Патрик О'Брайан - Военная фортуна

— Это Кейп-Фир, — воскликнул мистер Эванс, протягивая руку. — Тут вы можете увидеть резкую границу между водами Гольфстрима и океана. Вон там, смотрите, линия, идущая параллельно нашему курсу, примерно в четверти мили.

— Благородный мыс, — отозвался Стивен. — И весьма примечательное разделение вод. Спасибо, сэр, что показали.

Они пошли дальше молча. Водорезов не было, как и вообще птиц. Обратившись мыслями к шахматам, Стивен обратился к собеседнику.

— Касательно вашей республики, мистер Эванс. Рассматриваете вы ее как единый и неделимый организм, либо как добровольное объединение независимых государств?

— Что до меня, сэр, то я из Бостона, и по убеждениям федералист. То есть считаю союз наделенным суверенной властью. Мне может не нравиться президент Мэдисон или затеянная им война — честное слово, я против нее, против французов и их императора Наполеона, не говоря уж о разрыве с нашими английскими друзьями. Но поскольку для меня он олицетворяет всю нацию, я склоняюсь перед его правом сделать такой выбор, пусть и ошибочный, в том числе и от моего имени. Хотя вынужден признать, что далеко не все мои друзья-федералисты из Новой Англии соглашаются со мной, особенно те, кто лишился своей торговли. Большинство офицеров этого корабля республиканцы, и с пеной у рта готовы отстаивать суверенные права отдельных штатов. Почти все они уроженцы Юга.

— Юга? Вот как? Теперь понимаю, чем объясняются отличия в их манере говорить. Я уже почти определил ее как преднамеренную шепелявость, не лишенную приятности, но весьма затрудняющую понимание для непривычного уха. Теперь, после вашего замечания, сэр, все встало на свои места.

— Ну да, — ответил Эванс своим резким, немного гнусавым говором, — на правильном американском английском говорят в Бостоне и далее на юг до Уотертона. В тех краях вы не услышите искаженной речи или колониальных выражений, за исключением тех, что естественным образом перекочевали к нам от индейцев. Бостон, сэр, это город английского языка, чистого и незапятнанного.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, — сказал Стивен. — Однако сегодня за завтраком мистер Адамс, ваш земляк из Бостона, обронил, что hominy grits cut no ice with him. [28]До сих пор ломаю голову над этим выражением. Я знаком с мамалыгой, этой благословенной кашкой, которую назначают в случаях язвы двенадцатиперстной кишки, но прекрасно понимаю, что выражение было фигуральным. Но что оно подразумевает? Желательно, чтобы лед был порублен? Но если так, то почему?

— Так это как раз индейское выражение, — воскликнул Эванс после секундной паузы. — На языке ирокезов «катно айсс визми» означает «я не тронут, не впечатлен». Вот, сэр. Кстати, раз речь зашла про лед, доктор Мэтьюрин — вы можете себе представить, как холодно в Бостоне зимой? Холод благоприятно скажется на руке нашего пациента, но как в остальном? Есть ли у него одежда помимо той, что на нем? Да и вас, коли на то пошло?

— Ни у меня, ни у капитана Обри. Во время случившегося с нами кораблекрушения мы потеряли все наше имущество. Абсолютно все, — произнес Стивен, и в памяти его всплыли пронзительные воспоминания об утраченных коллекциях. — Но это все не важно — нас быстро разменяют, а уж пару дней мы с капитаном Обри сумеем пережить на манер ваших ирокезов или благородных гуронов, завернувшись в одеяла. Ну а в Галифаксе, как понимаю, найдется все необходимое, вплоть до меховых шапок и тех удивительных приспособлений для ходьбы по снегу.

По лицу мистера Эванса пробежала тень.

— Не слишком ли вы оптимистичны, доктор Мэтьюрин? — сказал он, откашлявшись. — Размен пленными происходит дьявольски медленно у нас, да и ваши чиновники в Галифаксе вряд ли расторопнее бюрократов прочих частей света, и не более их радеют о деле. Сдается, с вашей стороны будет мудро обзавестись хотя бы фланелевыми рубахами и вязаными подштанниками, а? Они здорово выручают.

Стивен обещал прислушаться к совету, да и в любом случае пренебречь им не вышло бы. Когда «Конститьюшн» оказался севернее Чизапика, завывающий норд-вест, начиненный снегом и ледяной крупой, заставил его раздеться до туго зарифленных марселей, и под этими марселями, в крутой бейдевинд, фрегат направился к острову Нантакет.

Посиневшие носы и красные руки вошли в норму, так же как нараставший поверх торжества победы необычайный прилив энергии и радостного ожидания — для половины экипажа эти воды были родными. Многие матросы происходили с Нантакета, Мартас-Винъярд, из Салема или Нью-Бедфорда, и, управляясь с брасами или булинями, они смеялись или весело перекликались, не обращая внимания на пронизывающий холод и то, что впереди их ждала самая опасная часть плавания, поскольку королевский флот блокировал вход в Бостон.

Весь экипаж знал, что дом встретит их как героев, там их ждут родные люди, призовые деньги и все развлечения Бостона, поэтому и офицеры и матросы показывали чудеса мореходного искусства, ведя корабль сквозь жестокий шторм. Радовались все на борту, кроме, разумеется, пленников, особенно капитана Обри. Хотя Джек прекрасно понимал, что буря отгонит английские корабли от берега, он практически не уходил с палубы, оледеневая целиком, за исключением пылающей раненой руки, причинявшей боль такую невыносимую, что капитан вынужден был иногда цепляться за поручни, чтобы не закричать или не упасть. Он похудел, посерел и ослаб, но отвергал любую помощь, любую протянутую руку с резкостью, вскоре истощившую весь запас сочувствия со стороны янки, и неустанно вглядывался в шквалы и туманы в ожидании избавления, которому не суждено было прийти. Не сказать, что упомянутый запас сочувствия был велик — его знали как капитана «Леопарда», а на долю этого корабля выпало несчастье остановить «Чизапик» и потребовать выдачи английских моряков, предполагаемых дезертиров. Закончилось тем, что «Леопард» обстрелял «американца», убив и ранив несколько человек из экипажа, поэтому для матросов-янки этот корабль стал воплощением всего того, что они ненавидели в королевском флоте.

Шторм с норд-веста не стихал, и «Конститьюшн» лег в дрейф у мыса Кейп-Код, ожидая, когда погода улучшится и можно будет проскользнуть в Массачусетскую бухту до возвращения кораблей блокадной эскадры. Снасти и реи покрылись ледяной коркой, снег днем и ночью счищали за борт. Джек, хотя его замерзшие пальцы едва удерживали подзорную трубу, в которую все равно мало что было видно, не уходил с палубы, застыв на ней высокой согбенной фигурой. Однажды к борту прибило пустую бочку из-под солонины, легко распознаваемую по меткам — ее, должно быть, сбросили с английского военного корабля несколько дней назад.

Доктора заставляли его спуститься, но он неизменно сбегал из-под надзора, и в тот день, когда ветер зашел к северу, позволяя фрегату, булини которого натянулись как струна, обогнуть мыс, капитан «Леопарда» слег с жестоким воспалением легких.