Иван Любенко - Тайна персидского обоза

Поблагодарив начальника сыскного отделения за оказанное внимание, адвокат покинул участок.

Как всегда перед грозой, в воздухе пахло свежестью недавно скошенной травы, а в поросшей лебедой канаве сонно квакала лягушка. Две крикливые вороны, усевшись на толстых ветвях столетнего дуба, преподавали птенцам азы воздухоплавания. Завидев приближающегося человека, они обеспокоенно захлопали крыльями, будто опасаясь, что незнакомец принесет беду их счастливому семейству. Придорожная тропинка, залитая лучами солнечного света, бежала в сторону высоких кованых ворот старых интендантских складов. Проходя мимо, Клим Пантелеевич подумал: «Надо же, никогда не помышлял, что мне придется распутывать загадки почти столетней давности!»

С самого утра работа у тихого музейного хранителя не ладилась, и даже любимое занятие — перекладывание с места на место редких древнегреческих монет — не приносило привычного наслаждения. От вчерашнего благоговейного вечера осталось лишь одно воспоминание и терпкий привкус дешевого чихиря во рту. И хотя Назар Филиппович Корзинкин не относился к числу почитателей Бахуса, но последнее время он очень пристрастился к этому красному недобродившему вину. По правде говоря, он даже на него и не тратился, потому что по воскресеньям его приглашала в гости одна милейшая семейная пара — Акинфий Иванович Катарский и его жена Альбина Леонидовна. Престарелый муж — страстный любитель шахмат — нуждался в постоянном сопернике, а неприхотливый в еде и закусках Назар Филиппович был наилучшим кандидатом на клеточные баталии. К тому же он умел правдоподобно восхищаться всем, что вставало у него перед глазами в богатом особняке отставного действительного статского советника. Щедрая лесть, расточаемая гостем, аршинными волнами разливалась вокруг и с головой накрывала хозяина, повергая Акинфия Ивановича в чувство глубокого умиления и гордости за себя и свой выбор — красавицу жену. В довершение ко всему было у Корзинкина и еще одно бесценное и редкое качество — он всегда старательно проигрывал и очень правдоподобно тому сокрушался.

Минувшей ночью Назар Филиппович несколько раз просыпался от одного и того же кошмарного сна. Ему виделось, будто огромная, с человеческий рост, кошка запрыгивала к нему на кровать. Нежно лизнув его в нос, она обхватывала человеческую шею мягкими белыми лапами и, преклонив пушистую морду у самого уха, начинала мурлыкать. От нахлынувшего спокойствия и тепла он становился беспомощным и таял, словно прошлогодний мартовский снег. Но постепенно дышать становилось все тяжелее, и в шею вонзались длинные острые когти хищника. Корзинкин задыхался, в страхе подскакивал на кровати и заходился громким чахоточным кашлем, пачкая в крови исподнее.

Завтракая в кухмистерской, он не мог избавиться от неясного предчувствия близкой беды, которое сбивало его с привычного ритма и серной кислотой разъедало душу.

Невеселые мысли прервал стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнате появился уже знакомый присяжный поверенный Окружного суда.

— Если помните, меня зовут Ардашев Клим Пантелеевич, — представился вошедший.

— Чем обязан? — холодно спросил музейщик.

— Скажите, могу ли я ознакомиться с архивными материалами за 1828 год?

— Что именно вас интересует?

— Прежде всего приказы и распоряжения местного гарнизонного начальства. И еще я был бы вам глубоко признателен, если бы вы предоставили мне возможность увидеть фортификационный план крепости.

— Ну да, ну да… приказы, распоряжения — понятно, — задумчиво повторил краевед. — А план-то зачем?

— Изучаю историю.

— Ну да, ну да, историю… Соблаговолите подождать, сударь, мне надобно спуститься в хранилище.

Оставшись в одиночестве, Клим Пантелеевич с интересом разглядывал развешанные по стенам работы кисти Рембрандта, Клевера, Гофмана и Айвазовского. Но больше всего внимание присяжного поверенного привлекла картина неизвестного мастера под названьем «Прибытие персидского обоза в Ставрополь». На фоне опускающихся сумерек художник изобразил двор Интендантства, занятый телегами, лошадьми и служивым людом. Несколько солдат затаскивали в склад какой-то сундук. На открытых воротах белела цифра 7.

Вскоре появился Корзинкин и внес две картонные коробки. Поставив ношу на стол, он сказал:

— Вот все, что нашел по 1828 году. Вы, господин адвокат, присаживайтесь и работайте. Выносить документы не позволяется. Сейчас принесу план крепости.

— Благодарю.

Присяжный поверенный достал монпансье, отправил конфетку в рот и стал разбирать бумаги. Большая их часть интереса не представляла. В основном это были приказы генерала Эртеля о награждении солдат и офицеров, отличившихся в боях с карачаевцами и кабардинцами. Но между стандартными канцелярскими циркулярами ему попался один лист с оторванными краями, исписанный мелким, трудно читаемым почерком. Твердой рукой на пожелтевшей от времени бумаге было выведено:

«1828 — 16/X. Войска под моим командованием выступили из Бургустана двумя колоннами на Карачай.

1828 — 19/X. У северного склона Эльбруса отряды соединились и, приняв боевой порядок, двинулись на неприятеля. Во главе экспедиции следует авангард под командованием майора Верзилина в составе батальона Навагинского полка с кегорновыми мортирами, ротой стрелков и двумя сотнями спешившихся линейцев с одним конным единорогом.

1828 — 20/Х. 10 часов утра. Я отдал приказ штурмовать гору Хоцек. В бою ранен майор Верзилин. Командование авангардом принял подполковник тридцать девятого егерского полка Ушаков. 11 часов — вершина покорена. Впереди последний оплот горцев — Карачаевский перевал.

1828 — 21/Х. Войска спустились в долину и перешли реку Худес-Су. 7 часов утра — начат штурм. Идет ожесточенный бой. 11 часов — неприятель подорвал пороховой заряд, учинив камнепад. Рота егерей под командованием майора Мицкевича зашла во фланг и взяла соседнюю возвышенность. Установив мортиры, они начали анфилировать [19] Анфилировать — вести продольный артиллерийский огонь вдоль фронта (прим. авт.). позиции противника. Штурм продолжается. 7 часов пополудни — враг повержен! Карачай взят!

1828 — 22/Х — выдвигаемся в места постоянной дислокации.

1828 — 23/Х — похороны погибших.

1828 — 30/X — прибыли в Ставрополь.

1828 — 3/XI — я отдал приказ составить списки для награждения.

1828 — 8/XI. Из Петербурга прибыл надворный советник Самоваров — чиновник III отделения. По его словам, месяц назад, во время следования фурштата из Персии в Петербург, в Ставрополе случилась пропажа золота» .