Иван Любенко - Тайна персидского обоза

— Я слышал об этом, ваше превосходительство.

— Слышали? Хорошо. А можете вы припомнить хоть один случай, когда бы он ошибся?

— Никак нет, ваше превосходительство.

— Что ж, любопытная получается материя, Ипполит Константинович…

— Следователи заверили меня в том, что имеются все необходимые улики, свидетельствующие о наличии серьезных оснований полагать…

— Да прекратите вы нести эту полицейскую белиберду! Скользкий вы, право, как угорь! Я нормальным русским языком вас спрашиваю: не поторопились ли вы с обвинением и не предаете ли вы суду невиновного человека?

Фен-Раевский молчал, его лицо все больше походило на спелый помидор, глаза округлились, а мысли проносились со скоростью беговых лошадей: «Не поторопились ли мы? А кто угрожал за медлительность отправить меня исправником в Тмутаракань? Уж не вы ли, позвольте спросить, называли полицейских взяточниками, а следователей упрекали в преступном бездействии? А может, это кто-то другой дал на раскрытие трех убийств десять дней сроку? А вы, случаем, не знаете, кто именно обещал разжаловать меня в городовые?»

— Ладно, — махнул рукой Петр Францевич. — Ступайте, Ипполит Константинович, работайте. Я пока повременю с докладом о ваших успехах и подожду окончания судебных слушаний. А то, не ровен час, опозорите меня перед Петром Аркадьевичем, — он указал взглядом на портрет Столыпина…

Так аудиенция и закончилась.

«Этот суд мы проиграть не можем, не имеем права», — подумал полицмейстер, продолжая наблюдать в окно, как пряталось солнце за зелеными кронами акаций. Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с товарищем прокурора Филаретовым. Сквозь треск послышался знакомый голос бывшего следователя.

— Александр Ануфриевич, рад вас приветствовать. Это Фен-Раевский.

— Доброго здоровьица, Ипполит Константинович.

— Да вот хотел полюбопытствовать, кто будет выступать по делу Шахманского — уж не вы ли?

— Поручено мне, не сумел отвертеться… Вот сижу читаю сочинение, вышедшее из-под пера господина Леечкина.

— А что так? Оно вам чем-то не нравится?

— Эх, Ипполит Константинович! Мы же с вами не первый год работаем! Слава богу, по убийству Загорской хоть калоши нашли. Какая-никакая, а все-таки улика. А тут эта Перетягина! Своим появлением она испортила всю картину! Я уж не говорю про Сипягина с Корзинкиным. Одни предположения! Но посудите сами. — Послышался шелест переворачиваемых страниц. — «Имея злокозненный умысел на совершение смертоубийства Сипягина К. И., Шахманский А. В. встретился с последним в ресторации железнодорожного вокзала. Затем, пользуясь временным отсутствием потерпевшего, он добавил ему в напиток порошок опия. В результате сих преступных действий потерпевший, находившийся в состоянии наркотического опьянения, уже не мог отдавать отчет в своих действиях и, выйдя на перрон, бросился под колеса маневрирующего состава. Вина обвиняемого подтверждается также результатом опознания, проведенного с участием хозяина ресторации Копейкина А. Х., который видел Шахманского А. В. и Сипягина К. И вместе за одним столиком» . И это все. По сути, лишь на этом строится обвинение в убийстве купца. А с Корзинкиным? Смех, да и только! Вот послушайте: «Вина А. В. Шахманского в совершении смертоубийства Корзинкина Н. Ф. подтверждается также тем фактом, что Шахманский А. В., приходясь внуком хозяйке доходного дома Загорской Е. Р., впоследствии им же и убитой, состоял в тайной любовной связи с горничной Перетягиной А. Е. и тем самым мог легко получить доступ к запасному ключу от квартиры потерпевшего. Позднее он тайно проник в комнату спящего Корзинкина Н. Ф. и задушил его с помощью своей подушки. Стремясь скрыть следы преступления, он поменял наволочки, после чего сдал свое постельное белье в стирку. Таким образом, следствию не удалось изъять у обвиняемого наволочку, принадлежавшую ранее покойному Корзинкину Н. Ф. Однако вина Шахманского А. В. в убийстве Корзинкина Н. Ф. следствием установлена полностью». Простите, Ипполит Константинович, а чем же она установлена? Где доказательства, улики, наконец? И куда вообще смотрели Кошкидько и Леечкин? И как мне с этим литературным опусом прикажете работать в суде?

— А по-моему, не так уж и плохо написано. Я вот что думаю: а нельзя ли попытаться убедить присяжных заседателей, что человек, который сумел перегрызть горло сокамернику, — законченный душегуб и злодей?

— Можно, Ипполит Константинович, можно! Да только это чистая беллетристика, а мне нужны факты. А их, к сожалению, нет. Одним словом — темна вода во облацех небесных. При таких обстоятельствах господин Ардашев камня на камне не оставит на позиции обвинения.

— Не слишком ли вы его переоцениваете, Александр Ануфриевич?

— Он здесь третий год и за это время не проиграл ни одного дела. И потом, всем известно, что он защищает только тех, кто, по его мнению, безвинно страдает от следствия. Все газеты на его стороне, и они заранее предрекают ему победу. Особенно старается некий Савраскин. Ух, попался бы мне этот паршивец!

— А когда, позвольте вас спросить, отечественные писаки восхваляли полицию? Я отродясь такого не помню. А после беспорядков пятого года эти борзописцы будто с цепи сорвались.

— Здесь я с вами согласен. Да бог с ними! Меня беспокоит господин Ардашев. Он ведь сыскное дело не хуже нас вами знает…

— Это уж точно. Но, как говорится, не так страшен черт… Мое ведомство тоже не собирается сидеть сложа руки и кое в чем окажет вам содействие. Так что не беспокойтесь… Желаю вам успехов, и передавайте привет Маргарите Аристарховне. Всего наилучшего!

Полицмейстер положил трубку и снова подошел к окну. «Ардашев, Ардашев, — подумал он, — откуда ты взялся на мою голову?»

Фен-Раевский вспомнил, как еще весной тысяча девятьсот седьмого года в городе появился щеголеватый господин с тросточкой, купивший на Николаевском проспекте новый дом в стиле модерн. Говорят, он даже не торговался. Позднее оказалось, что приезжего зовут Клим Пантелеевич Ардашев и он бывший коллежский советник Министерства иностранных дел, выполнявший секретные поручения принца Ольденбургского. Но недаром говорят, что бывших тайных посланников не бывает…

Выйдя в отставку, он получил право на работу присяжным поверенным и переехал в город своего детства. И все бы ничего, да и мало ли в Ставрополе адвокатов? Но этот от других отличался еще и тем, что защищал исключительно тех, кого считал невиновным. А еще ему необыкновенно везло, и он выигрывал одно дело за другим… Но даже оправдательного приговора ему было мало, и он принимался отыскивать истинного преступника. И, неслыханное дело, находил! Публика рукоплескала, газеты наперебой восхваляли прибывшего из Петербурга адвоката, а престиж полиции неуклонно снижался. Где уж тут думать о новом чине? «Правда, в прошлом году Ардашев помог арестовать банду, грабившую почтовые кареты и убивающих фельдъегерей, а славу по раскрытию доброго десятка дерзких злодеяний он великодушно подарил сыскному отделению», — вспомнил Фен-Раевский и машинально потрогал гладкую эмаль Станислава II степени. — Да, с Климом Пантелеевичем лучше дружить, чем враждовать, но сейчас на карту поставлено слишком много».