Михаил Крупин - Дуэль на троих

– Спасаю вас от верной виселицы!

Анюта, отказавшись от попыток завладеть поводом, с удовольствием принялась лупить меня своим тонким стеком. Теперь настала моя очередь вопить, уклоняясь от ее ударов:

– Ай, спасите! Помогите! Русиш партизанен!..

Из журнала Таисии (в послушании Анны)

Трубецкой-Ковровой

…На лесной развилке Жан уверенно повернул наших коней направо. И мы вынеслись на берег реки. Дальше дорога петляла вдоль залитой осенним солнцем поймы. Тут выстлались все мои детские дали: вспыхивали малые озера, золотились гребешки холмов, вилась и дышала речка, смеялся отороченный лесами горизонт…

– Мы что, повернули в Кутеповку? – прокричала я Жану сквозь ветер.

Он оглянулся на меня, не отвечая.

– Пустите! Я дальше поеду сама!..

Из дневника Жана Бекле

…У апаринских мостков купались малыши. Все уже умели плавать: кто уверенно мерил гребками узенькую речку от берега до берега, кто еще не удалялся особенно от мелководья. И только один мальчонка, смеясь сквозь плач, крепко жмурился, отфыркивался и неумело молотил ладошками воду около самых мостков.

Но вот другой мальчик начал ему помогать, ухватив сверху за мокрую рубашку. И берег огласили восхищенные крики:

– Француз!.. Ребя, француз наглотался!.. Смотри, француз сам плывет!..

Этим французом был я.

Оказывается, я все помнил. А речка еще лучше помнила – и ясными объятиями всех своих излучин рванулась мне навстречу.

А я-то думал, вода утекла!.. Никуда она не утекла. Это я весь вытек, а она осталась…

Видимо что-то случилось у меня с лицом, потому что Анюта, выехав справа, со стороны реки, уставилась на меня огромными глазами.

– Что с тобой?

Я, наверное, что-то шептал, не помню.

– …столько лет я не мог вспомнить… когда же я забыл?..

А может быть, и не шептал. А просто бросил коня с места в карьер.

Я ясно вспомнил, как первый раз переживал движение. Потому что настоящее движение – это только движение к счастью.

Дед Митя бежал по снегу, везя за собою большие плетеные сани. В санях веселился закутанный по самый нос розовощекий ребенок. Он задыхался от радости. Он был совершенно счастлив…

Неужели с тех пор все было мертвое – пролетающие мимо годы, ветра, города?..

Дед Митя бежал, взбрыкивая и кося глазами, как гордый породистый конь. Навстречу неслись одетые в иней березки… Впереди меня ждали бабушка Агаша, ее волшебные блины и героические сказки, дедушкины былины про богатырей… И песни, песни!.. Ждали мои верные друзья – и выдумщики старшие, и маленькие несмышленыши. Ждали лед на речке, снег под валенками и на лапах елей, весело слетающий и покрывающий нас с головой, если стукнуть палкой по стволу; ждали деревянные игрушки, санки, шахматы и одаренный кот Матюша; ждала маленькая Ася Трубецкая и книжки с картинками в отцовом кабинете, от которых веяло каким-то колдовским безмерным лесом, сосульки, чердаки, промерзшая веранда, где можно прятаться, а можно просто ждать лета…

В шарах и гномиках, снегурочках и дождиках наряженная елка, уводящая в свою неведомую и святую глубину…

Однажды навстречу саням деда Мити попалась упряжка отца. Он только вчера вернулся из Москвы и вновь куда-то уезжал…

Мать, еще молодая, вся искрясь в песцах и каких-то надеждах, в рваном ветре жизни, выглянула из возка и закричала что-то по-французски, а потом и по-русски, уже с легким французским акцентом:

– Осторожно, Митьюша, не вывали!..

Дед Митя (впрочем, какой он дед – ему тогда было не больше шестидесяти!), запыхавшись, остановился перед барскими санями. При этом я едва не улетел в сугроб.

– Да мы потихоньку!.. А вы далеко ли?

– Мы – в Петербург. За Жана головой мне отвечаешь.

Дед вытянулся во фрунт, выкатил грудь колесом и козырнул. Я, глядя на это, засмеялся. Вообще, я помню, всегда очень радовался, когда мать с отцом уезжали. Конечно – над головой расходились тучи строгости, и еще какая-то непонятная опасность, которую я не вполне сознавал.

– Есть, Андрей Филиппович! – рапортовал дед Митя. – А вы туда надолго ли?

Отец сделал неопределенный знак рукой.

– Пока тяжбу не выиграю и не продам тебя со всеми потрохами! – Он шутливо пихнул тростью в Митин живот.

Дед невольно рассмеялся, словно от щекотки, но тут же задумчиво смолк.

Отец крикнул кучеру «пошел!», и тот стегнул коней. Сани родителей сорвались с места.

Нестарый дед и веселый ребенок проводили их глазами…

А теперь, через двадцать лет, золотой русской осенью я стоял на той же самой горе и, как зачарованный, смотрел на речку.

Вдруг… В первую секунду я даже не сообразил, что произошло.

А это спешивавшаяся Анюта двумя руками ухватила меня за ногу и сдернула с седла. Падая, я сбил ее с ног, и мы покатились под горку…

И с нашим падением смешался детский хохот – семилетнего принца и шестилетней принцессы, катящихся по зеленому склону к воде…

– Ванечка!

Вскинувшись, я ухватил Анюту за плечи, чем остановил ее качение. И осторожно сжав в ладонях ее лицо, мигом всмотрелся в него, совмещая в уме все ее детские и нынешние черточки…

Ну, конечно! А ведь эта мысль пришла ко мне еще в день нашей первой встречи! Но тогда я отогнал ее, как заведомый абсурд!

– Тася?!

Она радостно и изумленно засмеялась в ответ.

– Ты же Анюта?

– Это я в послушницах Анна! – Она сидела и смеялась мне в лицо.

– Ты же была Трубецкая?

– Здесь же мамино поместье – Ковровых… Вот меня и звали все Коврова. Все забыл, балда! – Она ткнула меня кулачком в лоб.

– Как пятилетний ребенок может запомнить такое?

– Ну уезжал-то уже семилетний…

– Вы, сударыня, меня тоже не сразу узнали. Штрафной поцелуй!..

Аня-Тася, лежа на траве, прикрыла ладошками себе нос и рот, как заяц лапками, и только смотрела на меня огромными счастливыми глазами…

Из журнала Таисии (в послушании Анны)

Трубецкой-Ковровой

Ну конечно! Жан – это ведь «Ваня» по-французски. А волосы как потемнели – был-то светленький такой…

Качались в зарослях сирени на низких гибких ветках… Здесь было наше место. Все время о чем-то мечтали, что-то рассказывали друг другу…

Он представлял в лицах едва ли не все постановки парижских театров. Боже, что же мог он там понять в свои семь лет?.. Он не помнил названий и авторов – только волшебные, часто смешные сюжеты. Потом лишь я стала понимать, что мне пересказаны были и Мольер, и Шекспир, и Корнель… Трагедии Корнеля и Расина в его изложении были еще уморительней комедий. Мы с Коленькой едва не надорвали животики…

А в тот день мы как-то оказались в этой зацветающей сирени одни. А может, это он завел меня туда, заранее имея цель…

Какая я была счастливая в тот день и вечер! Как задирала и кружила непонятливую бабку. И знала, что никому и ни за что не выдам тайну…