Анна Барт - Месть из прошлого

Утром Мур принес ко мне в спальню свежесваренный кофе, ведерко теплого молока, сахар и сладкие булочки.

– Вацлав улетел ночью, – сказал он, избегая моего полусонного взгляда.

Большие международные авиалайнеры из аэропорта выпускают, объяснил Мур, пряча глаза, но нам придется подождать еще немного – из-за шквального ветра.

Я молча закуталась в одеяло и открыла размокшие от дождя ставни. За окнами все шумел неугомонный тропический ливень, ветер гнул деревья, капли однотонно шуршали по черепичной крыше.

После неспешного завтрака, уничтожив гору вкуснейших булочек, я заскучала. Делать было совершенно нечего. Маясь от безделья, прошлась по темному от дождя дому. Спустилась вниз в гостиную и стала рассматривать старые фотографии в рамочках, плотно жавшиеся друг к другу на круглом одноногом столике около дивана.

Один снимок сразу же привлек внимание. Маленькая черно-белая фотография в тяжелой витиеватой рамке. Точно такую же я видела в доме Елизаветы Ксаверьевны: молодой, старающийся сохранить серьезность офицер сидит на скамейке в парке, а рядом, облокотившись на его плечо, хохочет в объектив стройная длинноволосая девчушка. Худощавый, коротко стриженный офицер странно напоминал Мура.

Заинтересовавшись, взяла фотографию, поднесла поближе к глазам и заметила желтоватый кусочек бумаги, выбивающийся из-под рамки. Заторопилась, стала выдирать намертво приклеившуюся к рамке фотографию и вместе со снимком вытащила письмо. Пожелтевшие листочки были перевязаны наивной ленточкой, а на ее розовом, почти истлевшем шелке написано изящным старомодным почерком «Алеша».

Я осторожно развернула хрупкую от времени бумагу.

Ушедший в небытие надменный царский Петербург, теперешний Петроград жил в страхе погруженных в темноту улиц, где время от времени раздавались пулеметные очереди да пьяная ругань перепившихся матросов.

По ночам мертвые окна покинутых особняков отражали холодный блеск луны. Ужас вселился в души ничего не понимающих людей, и только опьяневшие от вседозволенности и наркотиков вчерашние слуги, называющие себя большевиками, веселились со своими комиссаршами в опустевших анфиладах дворцов.

Трупы расстрелянных русских офицеров лежали на обледенелых мостовых, синея разутыми ногами… В оскверненных церквях молчали колокола… Закрылись магазины и театры, исчезли продукты, начались эпидемии, тиф, а доктора прятались, одни неумелые солдатские фельдшера в казенных промерзших больницах хамски грубили несчастным умирающим…

Я перестала узнавать знакомых людей…

Любимый папин воспитанник, Юзик Нильковский, мой почти что брат, пришел арестовывать Алешиных родителей. Родные мои отказывались понимать происходящее.

Юзик был сирота. Матери он не помнил, а отец постоянно проводил время в тюрьмах – боролся за освобождение Польши и забыл о сыне. Папа нашел Юзика на улице – несчастный попрошайка умирал от голода.

Когда мама узнала, что приемный сын отвел в большевистскую тюрьму родителей Алексея, почти что зятя и мужа единственной дочери, она, рыдая, крикнула в лицо отцу, растерянному, потрясенному услышанным: «Как волка ни корми, все равно в лес смотрит! Твоя благотворительность! И пусть бы от голода издох тогда на улице, Иуда!»

Я тоже не понимала происходящего.

Рядом дышал, жил мой обожаемый Алексей – я любила его всем сердцем, всей душой пятнадцатилетней девчонки. Он был – мой мир, моя вселенная, мой остов беззаботной прежней жизни. Я верила ему, как Богу. И он спас меня, мой любимый, мой единственный, мой Алеша…

Утром Алексей выполнял «трудовую повинность» – очищал от снега двор. Наш сосед, приболевший профессор теологии, милейший Роман Захарьевич, попросил Алешу отработать и за него, а в награду принес охапку поленьев. Как мы ни отказывались от такой щедрости, старик ничего не хотел слушать.

Вернувшись с улицы, Алеша сразу же затопил буржуйку, прикрыл двустворчатые стеклянные двери в гостиную и присел рядом со мной.

Приближался Новый 1919 год. Несколькими днями раньше Алеша где-то раздобыл несколько еловых веток. В тепле они оттаяли, и смоляной запах зимнего леса разлился по комнате. Мы поставили их в чудом уцелевшую от обысков, треснувшую напольную вазу и украсили двумя огромными золотисто-красными стеклянными шарами.

Я сидела, укрывшись с ногами маминой шалью; она все еще слабо пахла ее любимыми ландышами. Молча смотрели мы на весело играющий в печурке огонь. Я накрыла Алешу концом пледа, вытащила руку из тепла маминых духов и провела по ежику волос, а потом вниз по колючим щекам, обветренным на морозе.

– Я совсем зарос, – смущенно трогая себя за щеки, извинился Алексей, но я, ничего не говоря, потянула его руку к себе и поцеловала ее.

Трещали поленья, в комнате стало совсем тепло, мы сидели, закутавшись в душистую мягкость маминой шали, и голова моя кружилась от любви и счастья. Ох, недаром говорил мой духовный наставник, добрейший иеромонах Ювеналий: «Бойся, когда хорошо, а не тогда, когда плохо». Как же он был прав!

Алеша тихо отвел мои руки, обнимавшие его за шею.

– Лиза, не время сейчас и не место. Ты же девочка совсем…

– Моя бабушка уже вышла замуж в пятнадцать лет, – обиделась я. – В восемнадцать лет она растила троих детей и говорила, что у настоящих чувств нет возраста.

– Так то бабушка. Времена были другие.

– Времена всегда одинаковы, – упрямо пробормотала я. – Для… отношений. Личных.

Выговорить слово «любовь» под его внимательным и таким печальным взглядом я не смогла.

Синие сумерки разлились по комнате. Я подвинулась к Алексею поближе, вздохнула и протянула к нему руки, но он решительно выбрался из-под пледа.

– Вот что, Лиза. Давно хотел поговорить с тобой. Тебе нужно уехать. Я смогу устроить это.

Я недоуменно посмотрела на него.

– Английский атташе – отец моего друга. Он сможет выдать тебя за свою родственницу или сотрудницу. Посольство через несколько дней уезжает из Петербурга в Польшу, а там – в Британию…

– Без тебя никуда не поеду, – твердо ответила я.

– Лизочка, вряд ли можно вывезти нас двоих. В один раз. Я приеду позднее.

– Без тебя никуда не поеду! – уже сердито повторила я.

Алексей опять присел рядом со мной, обнял, заставив растерять весь пыл возражений.

– Лиза, – обнимая и целуя меня в волосы, зашептал Алексей, – сейчас не время вредничать, делай, что говорят, обещаешь слушаться?

– Угу. Только без тебя никуда не поеду…

– Лиза, – мои губы обжег поцелуй, щеки разгорелись пожаром, сердце застучало на всю комнату, – обещай, что уедешь…

– Только с тобой…

– Я приеду, но позднее.