Михаил Голденков - Огненный всадник

— Лист от гетмана. Готовься, — с этими словами старец стал обводить Кмитича своей рукой, словно заглаживая воздух вокруг него, — ты сейчас будешь как та куропатка, что от твоего ястреба улетать начнет.

На этом их загадочный разговор и закончился. Закончился так же быстро и непонятно, как и начался. Водила пошел дальше, а Кмитич некоторое время стоял с ястребом на рукавице и думал над таинственными словами волхва. Кое-что из сказанного выглядело весьма понятным, кое-что — совсем нет. Одно было ясно — старец говорил о грядущей с востока войне. «Наверное, казачки Хмельницкого опять пойдут с погромами, — думал Кмитич, — но… как-то это странно, чтобы их тут нам всем бояться! Что за лист я получу от гетмана? Почему мы Смоленск потеряем навсегда? А, ну его!» — и Кмитич зашагал дальше к дубу, с шумом прокладывая полами длинного коричневого походного камзола себе дорогу.

В трех верстах от Костромы, за лесом-болотом вдали от главной дороги раскинулась мерянская ггужбол — село на речке Сара. Не то потому, что в этой деревне недавно первой в краю появилась церковь с колоколами, что построили на острове у озера, не то по более давним причинам, но село назвали Пайк, что и значит «колокола». Словно боясь дороги, идущей в Кострому, дома пужбола расползлись маленькими приземистыми избушками подальше от костромского тракта, ютясь вокруг плоских берегов озера и вдоль речушки Сара. Здесь, в Пайках, влачил тихое мирное существование охотник Кузьма, семнадцатилетний паренек, старший сын в семье. Отец погиб два года назад, охотясь на медведя. Перед тем как убить бурого великана, отец Кузьмы Иван получил когтистой лапой так, что отлетел на шесть шагов, да, так и не оправившись от ранения, умер через несколько дней. И никто не смог помочь несчастному Ивану — по вере мери, человека, убившего медведя, священного для мери животного, нельзя было посещать никому из вещунов или колдунов целую неделю. Ну а врачи отсутствовали не только в этом диком краю, но и в центральной части Московского государства, и даже в самой столице. Как писал в 1611 году французский наемник Жак Маржерет, проведший несколько лет в Московии: «Они не знают, что такое врач, разве только император и некоторые главные вельможи. Они даже считают нечистым многое из того, что используется в медицине, среди прочего неохотно принимают пилюли…» Что касается средств для промывки ран, то меря не использовала ни мускус, ни цибет. Люди в здешних местах, впрочем, вообще болели редко, росли крепкими и жили долго, а если и болели, то лечились в докрасна протопленной сухой бане, хлебнув самогона, заправленного мушкетным порохом. Так и умер Иван от медвежьих ран, оставив на Кузьму и мать, и трех сестер с младшим братом, и деда с бабкой, коим уже давно перевалило за сто лет.

— Тера, эма, — поздоровался Кузьма с матерью, пригибаясь, входя в избу, низко кланяясь так, что длинные светло-желтые волосы падали на плотно утрамбованную землю пола.

— Тера, пуйя, — в ответ поздоровалась с сыном мать, шустрая невысокая женщина с маленькими голубыми глазками, с таким же курносым, как и у сына, носом, в красном расшитом кокошнике на голове, перетянутом платком в крупный горошек.

— Куидас суль? — поинтересовалась она о делах Кузьмы, вернувшегося с охоты и рыбалки.

Кузьма бросил на лавку белку.

— Урма, — указал он на единственную подстреленную в этот неудачный хмурый день дичь, — вирьса ав сетьме (не тихо в лесу), — добавил он как всегда лаконично, но емко.

Правда, карасей Кузьма наловил целое ведро. Поэтому он тут же улыбнулся:

— Рыбы зато много. А вот зверь разбежался-то.

Его младший брат и сестры сбежались, склонившись над ведром, весело лопоча, перебивая друг друга, хватая карасей руками.

— Тят! — прикрикнула на них мать, запустив лаптем и дети притихли, отпрянув от ведра…

И вот мать, Кузьма и его десятилетняя сестренка Фекла принялись разделывать в лоханке рыбу. Через час во дворе как-то жалобно затявкала собака.

— Орта лангса суви пине (собака у ворот воет)! — встревожился Кузьма. Мать и сестренка испуганно переглянулись. Скрипучая дверь распахнулась. На пороге вырос урядник местного боярина Иванова Гришка, вечно нахмуренный и сердитый детина с окладистой русой бородкой, в петушином зеленом кафтане, расшитом красными и золотистыми снурами.

— Тера! — поздоровался Гришка, хмуро оглядев небогато обставленную избу. Дед спал на печи. Бабка, что-то сама себе лопоча под нос, сложив сухие, как сосновая кора, руки на коленях, сидела на лавке в углу.

Деловито кашлянув в рукав, Гришка серьезным голосом объявил:

— Ну, Кузьма, собирайся к барину! Пойдешь в желдаки воевать за царя нашего батюшку супротив польского короля.

Кузьма, в выцветшей темно-синей рубахе, расшитой красным геометрическим орнаментом по плечам и рукавам, встал с лавки, его мать всплеснула руками:

— Да как же это! Он же один из мужиков в доме! Не губите!

— С вашего села, как самого большого, приказано по человеку со двора собрать. И то не получается! У иных и взять-то некого: кто без половины руки, кто без ноги, у кого глаз выбит. А твой, вон, цел и здоров, как бык. У тебя вон, еще один помощник подрастает! — кивнул на двенадцатилетнего брата Кузьмы Гришка. — Пусть помогает по хозяйству. Хозяйство у вас богатое — сика (свинья) и лейма (корова) есть. Да и деду вашему нечего на печи сидеть сложа руки. Проживете.

— Дык же деду нашему сто пять зим уже! Какой он работник?

— Нормальный работник! — выставил вперед ладонь Гришка, показывая, что разговор окончен. — В соседней деревне, вон, деду Флору сто двадцать лет исполнилось, так и тот сидит, плетет лапти не хуже молодого. Так что без всяких разговоров собирайся, Кузьма. Пойдешь на польского короля воевати. Можно сказать, повезло тебе — жалованье, платье бесплатное, пищаль дадут. Знай воюй и грабь супостата! Вернешься в шелках и с монетами польскими золотыми. И ничего тебе за то не будет. Еще и скажешь барину: кода парцень пан доме (как отблагодарить тебя). - добавил на мерянском языке Гришка и расхохотался, запрокинув голову Кузьма, высокий и статный юноша, как-то сразу весь обмяк, повернулся к матери, рассеянно хлопая своими бирюзовыми глазами, как бы ища защиты. Но что могла сделать его мать, бесправная крепостная женщина? Она лишь заплакала и упала на широкую грудь сына.

В отличие от кузена Михала Казимира и своего дальнего родственника Саму эля Кмитича любимец светских женщин и король скандалов при дворах Франции и Нидерландов, Польши и Литвы, «князь на Биржах, Дубинках, Слуцку и Копыли».

Богуслав Радзивилл весь предыдущий год провел под солнцем и ветром опаленных войной дорог.