Михаил Голденков - Огненный всадник

Губернатор Парижа, Франсуа де Монморанси, чувствуя свою неспособность поддерживать в городе порядок и предчувствуя взрывоопасную ситуацию, покинул город за несколько дней до свадьбы. В планы королевы-матери не входила массовая резня гугенотов. Первоначально планировалось устранение Колиньи и еще примерно десятка основных военных предводителей гугенотов, а также захват номинальных лидеров гугенотской партии — принцев Бурбонского дома — Генриха Наваррского и его двоюродного брата, принца де Конде. Ненависть парижского населения к гугенотам, а также давняя вражда семейных кланов Колиньи и Гизов превратили намечавшуюся акцию в массовую резню. Легко узнаваемые по черным одеждам, гугеноты становились легкой добычей для обезумевших убийц, которые не давали пощады никому, будь то старики, дети или женщины. Город оказался во власти разбушевавшейся черни. Мертвых раздевали — многим хотелось еще и поживиться одеждой. В таком хаосе можно было спокойно ограбить соседа, разделаться с должником, а то и с надоевшей женой… Погибло до десяти тысяч человек. Схватки выплеснулись за пределы Парижа и продолжались еще пару недель. По разным подсчетам погибло до тридцати тысяч.

Кмитич опустил книгу, задумчиво взглянул на друга.

— Ну, что?

Лицо Михала было красным, как спелое яблоко.

— Это жах!

— Так, Михал, жах! И это устроили твои любимые католики.

— А я думал, что ты решил уйти в кальвинизм назло моему отцу за разлуку с Иоанной, — Михал опустил голову.

— Знаешь, как называется этот дуб, что за нами? — неожиданно спросил Кмитич.

— Как?

— Див. Его так называют местные идолопоклонники кривичи. Ятвяги называют священные дубы Дивайтис. Дайнови-чи еще как-то. Никто никого из-за этого не режет. И вот после этой кровавой резни в Париже католики умудряются считать себя добрыми христианами? Разве учил этому Христос?

— Давай и я перейду в кальвинизм! — Михал поднял на Кмитича огромные глаза, горящие, как два изумруда. — Думаю, что ты прав, нельзя оставаться в конфессии, запятнавшей себя кровью христиан!

— Твой отец не разрешит.

— К черту! 26-го октября мне исполнится семнадцать, я уже стану совсем взрослым!

Оршанский князь лишь рассмеялся:

— Хотелось бы мне в это верить. Вы, Радзивиллы, особенный род. У вас все с оглядкой на короля, на обязанности рода. Хотя вот твой прадед Радзивилл Черный открывал кальвинистские храмы, издавал книги… И никто у нас никого не резал. А твой отец при этом считает протестантство глупой модой. Это жизнь, а не мода, Михась.

— Нет, меня никто не остановит, — решительно заявил Несвижский ординат, — захочу и перейду. Буду как Богуслав и Януш. Они и заступятся за меня перед отцом.

— Ну, дай Бог…

Однако в семнадцать лет Михал уже и не помышлял о переходе в протестантизм. Пришло из Италии письмо от отца, который приводил рассказ о Княжестве некоего итальянского путешественника. Итальянца поразил уровень образованности литвин — «каждый горожанин знает как минимум три языка: русинский, польский и латынь» — но неприятно удивило малое количество католических храмов. «Куда ни глянь — везде одни реформаторские церкви, да православные, да синагоги. Ватикан, увы, утратил Литву», — сетовал итальянец. И вот отец умолял сына не делать глупости, не идти на поводу у модных течений, не расстраивать его больную, едва оправившуюся от потери любимой жены душу. Михал не мог не послушать отца. Для него благополучие Александра Людвика было все же на первом месте. «Самуль меня поймет», — думал Михал, печально опуская лист со знакомым отцовским почерком.

Михал, впрочем, посчитал поступок Самуэля все же не следствием кровавой резни в Париже, а все-таки маленькой местью Александру Радзивиллу, не пожелавшему брака Кмитича и Иоанны. Каким бы ловеласом ни был Кмитич, но влюбился по-настоящему лишь в сестру Михала. Все говорили, что красивым лицом и стройным станом Иоанна пошла в мать Феклу Волович — большие светло-карие глаза с поволокой, медового цвета волосы всегда убраны в самую модную прическу, гладкая кожа, высокий чистый белый лоб, тонкая шейка, гибкая талия…

Кмитич и Иоанна познакомились в Несвиже, когда Самуэль гостил у Радзивиллов. То было ясное летнее утро. Михал и Самуэль показывали другу другу свои достижения в вольтижировке на коне. Вначале Кмитич вел коня по кругу, а Михал совершил подход, бег рядом с лошадью, а затем впрыгнул в седло. В седле он со второго подхода исполнил ласточку, головой вниз, удерживая ноги вверху.

— Ну, как? — Михал соскочил с коня.

— Браво, пан Радзивилл! — улыбался Кмитич, которого к коням приучил отец еще с детства. — Через год-другой тебе не будет равных. А теперь давай я покажу!

Они поменялись местами. Теперь в седло скачущего рысью коня запрыгнул Кмитич. Он тут же забрался на седло коленями, встал и… прыгнул, сделав в воздухе кульбит через голову, вновь сел. Глаза Михала округлились. Он такой акробатической прыти от друга явно не ожидал. Ну а оршанский войт продолжал удивлять: сделал ласточку с одного бока, потом с другого, свесился вниз головой, почти касаясь земли руками…

Шелестя шелком платья, к ним подошла Иоанна.

— Михал, кто этот такой ловкий пан? — она с восхищением смотрела на Кмитича.

— Так это пан Самуль из Орши, что ночью приехал к нам в гости. Я тебе о нем рассказывал. Пан Кмитич!

— A-а, так вот он какой, — длинные ресницы девушки распахнулись, она бросила более пристальный взгляд на симпатичного всадника. Про Кмитича она много слышала, но слышала в основном светские сплетни о его романах да дуэлях, число которых (слухов, но не самих романов и дуэлей) выросло в геометрической прогрессии за последний год.

Кмитич увидел Иоанну, тут же соскочил на землю, как-то весь неожиданно робея, приблизился к Михалу и его красавице-сестре, поцеловал девушке руку… Лишь взглянув в светло-карие очи Иоанны, Кмитич понял — влюбился…

Двадцатидвухлетний, уже ускушенный в амурных делах оршанский князь влюбился, как семнадцатилетний парубок. Иоанна также полюбила смелого, пусть и со скандальной славой молодого войта из Орши. Как любил Кмитич целовать пухленькие губки ее маленького рта, миндалевидные веки ее огромных глаз! Но любовь эта упиралась в каменную стенку прав и обязанностей Радзивиллов, их династических браков, союзов с другими сильными мира сего… «Вы, Радзивиллы, род самый знатный в Европе, верно, — говорил со слезами на глазах Кмитич Михалу, — уж я лично знатнее и не знаю. Сам король и князь великий пред вами как хлопец незграбный. Но вы не свободны, как мы, Кмиты. Ты уж не серчай на меня, братко, но вы в обязанностях своего рода как в кандалах. Ведь даже жениться по любви вам не выходит — лишь на ком надо для рода, для семьи, для политики. Полюбил я твою сестру Иоанну всем сердцем. Она меня тоже кахала. Так ведь нет! Сосватали ее за вице-канцлера Лещинского!..»