Бернард Корнуэлл - Смерть королей

— Опять воевал с бабами? — спросил я, кивая на странный шрам.

Он пристально посмотрел на меня. Я подумал, что мой выпад угодил глубоко, но, очевидно, он задумался.

— Разреши мне биться с ним! — опять сказал юнец.

— Помолчи, — прорычал Сигурд.

Я взглянул на парня. Ему было, возможно, восемнадцать или девятнадцать, он почти вошел в полную силу и обладал всей важностью уверенного молодого человека.

На нем была прекрасная кольчуга, наверное, франкская, а его руки унизаны кольцами, которые так любят носить датчане, но я предположил, что богатство досталось ему в дар, а не на поле брани.

— Мой сын, — представил его Сигурд, — Сигурд Сигурдсон. Я кивнул ему, но Сигурд младший лишь враждебно уставился на меня.

Он так хотел проявить себя, но его отец бы этого не позволил.

— Мой единственный сын, — произнес он.

— Кажется, ему не терпится умереть, — сказал я, — если он хочет биться, я окажу ему такую услугу.

— Его время еще не пришло, — ответил Сигурд, — я знаю это, потому что говорил с Эльфадель.

— Эльфадель?

— Она знает будущее, Утред, — произнес он серьезно, без насмешки, — она предсказывает будущее.

До меня доходили слухи об Элфадель, слухи, неуловимые как дым, ходили по Британии, и в них говорилось, что северная колдунья может говорить с богами.

Ее имя, созвучное с ночным кошмаром, заставляло христиан осенять себя крестом.

Я пожал плечами, сделав вид, что Эльфадель мне не интересна.

— И что же говорит старуха?

Сигурд скривился:

— Она говорит, что сыновья Альфреда никогда не будут править Британией.

— Ты веришь ей? — спросил я, хотя и так видел, что он верит, поскольку он говорил просто и очевидно, словно сообщал мне цену на быков.

— Ты бы тоже поверил ей, — сказал он, — только ты не доживешь до встречи с ней.

— Это она тебе сказала?

— Если мы с тобой встретимся, говорит она, твой вожак умрет.

— Мой вожак? — я притворился изумленным.

— Ты, — зловеще произнес Сигурд.

Я сплюнул на траву.

— Надеюсь, Эорик хорошо заплатит тебе за потраченное время.

— Он заплатит, — резко ответил Сигурд, затем повернулся, взял сына под локоть и ушел.

Я говорил дерзко, но, если честно, в мою душу закрался страх. А вдруг колдунья Эльфадель сказала правду?

Боги говорят с нами, но их речи зачастую непонятны. Неужели я был обречен умереть здесь, на этом берегу реки?

Сигурд верил и собирал своих людей для атаки, на которую ни за что бы не решился, если бы ему не предсказали исход.

Ни один из воинов, даже искушенных в боях, не тешил бы себя надеждой сломать настолько крепкую стену из щитов, какую установил я между прочными перилами моста; но воины, воодушевленные предсказанием, пойдут на любую глупость, зная, что норны предрекли им победу.

Я дотронулся до рукояти Вздоха Змея, затем до молота Тора и пошел назад к мосту.

— Разводи огонь, — приказал я Осферту.

Пора было поджигать мост и отступать, и Сигурд, будь он мудр, позволил бы нам уйти.

Он упустил возможность напасть на нас из засады, и наша позиция на мосту была устрашающей, но в его мозгу звучало предсказание странной женщины, поэтому он обратился с речью к своим воинам.

Я слышал их ответные выкрики, слышал бряцание клинков о щиты и видел, как датчане спешились и построились.

Осферт принес пылающий факел и ткнул им в кучу соломы, из которой тут же пошел густой дым. Датчане ревели, пока я проталкивался к центру нашего построения.

— Он, должно быть, очень сильно хочет твоей смерти, господин, — с веселостью в голосе заметил Финан.

— Он глупец, — последовал мой ответ. Я не рассказал Финану о предсказании волшебницей моей гибели. Хотя Финан и был христианином, но все же верил в призраков и духов, верил в бегающих по лесам эльфов и вестников смерти, кружащих в облаках в ночи. И если бы я рассказал ему о волшебнице Эльфадель, его бы поразил тот же страх, что заставлял трепетать мое сердце.

Если Сигурд нападет, мне придется сражаться, я должен удержать мост до тех пор, пока он не загорится, а Осферт был прав насчет соломы. Это была не пшеница, а тростник, к тому же сырой и горел очень плохо.

Он дымил, но не давал достаточно жара, для того чтобы загорелись толстые бревна моста, которые Осферт ослабил и расщепил боевыми топорами.

Люди Сигурда были угрюмы. Они бряцали своими мечами и топорами по тяжелым щитам и толкали друг друга, борясь за честь возглавить атаку.

Они бы наполовину ослепли от солнца и задохнулись от дыма, но всё равно рвались в бой.

Слава значит всё — это единственная возможность быстрее попасть в Валгаллу, а воин, сразивший меня, прославится. Поэтому они и были полны решимости напасть на нас при свете гаснувшего дня.

— Отец Уиллибальд! — крикнул я.

— Господин? — отозвался взволнованный голос с другого берега.

— Принеси большое знамя! Пусть два твоих монаха держат его над нами!

— Да, господин, — произнес он с удивлением и радостью, и два монаха принесли широкое льняное полотнище с вышитым на нем изображением распятого Христа.

Я приказал им встать за самой дальней шеренгой и поставил рядом с ними двух воинов.

Если бы дул хотя бы малейший ветерок, огромное полотнище было бы неуправляемым, но сейчас оно красовалось над нами: зеленый и золотой, коричневый и голубой цвет и темная прожилка красного в том месте, где солдатское копье вонзалось в тело Христа.

Уиллибальд полагал, что я использую магию его религии, чтобы поддержать мечи и топоры моих людей, и я не разубеждал его.

— Оно отбросит тень на них, господин, — предупредил меня Финан, имея в виду, что мы потеряем преимущество от слепящего датчан низкого солнца, как только они зайдут в тень, отбрасываемую огромным стягом.

— Только ненадолго, — ответил я. — Стойте крепко! — крикнул я монахам, держащим массивные древки с закрепленным огромным полотнищем.

И сразу же, видимо подгоняемые видом развернутого стяга, датчане с воем рванулись в атаку.

По мере того как они приближались, я вспомнил свою самую первую стену из щитов. Я был так молод и так напуган, стоя на мосту не шире этого вместе с Тэтвайном и его мерсийцами против банды валлийских угонщиков скота.

Сначала они обрушили на нас ливень стрел, затем атаковали, и на том далеком мосту я познал возбуждающий восторг битвы.

Теперь, уже на другом мосту, я обнажил Осиное Жало. Мой главный меч был назван Вздох Змея, но его младшим братом было Осиное Жало, короткий и жестокий клинок, смертоносный в тесных объятиях стены из щитов.

Когда воины близки как влюбленные, когда их щиты давят друг на друга, когда чувствуешь запах их дыхания и гнилых зубов, видишь блох в их бородах, и когда нет места, чтобы взмахнуть боевым топором или длинным мечом, Осиным Жалом можно колоть из-под стены. Это меч для пронзания кишок, настоящий ужас.