Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— Около двух часов тому назад, — отвечал управляющий, — кавалер де Крильон утомился от шума танцев, у него отяжелела голова, и он спросил у меня ключ от вашего кабинета. Он должен еще быть там.

— Отворите мне дверь, — сказал Эсперанс.

Управляющий повиновался. Тогда Эсперанс увидал Крильона на большом кресле, спящего так крепко, как он спал бы на своей постели, если б исполнил один все танцы всех танцоров. Эсперанс не хотел прерывать этого священного сна; на лице храброго кавалера было столько благородной ясности, столько прекрасного спокойствия! Эсперанс тихо затворил дверь и спросил управляющего:

— А Понти хорошо ли веселился?

— Кажется, монсеньор.

— Куда он отправился — к себе домой или в гвардейские казармы?

— Он здесь.

Эсперанс искал глазами в зале. Управляющий, улыбаясь с лукавым видом, приподнял скатерть, под которой Эсперанс приметил две ноги, которые тотчас узнал по смешным кисточкам огненного цвета, которые украшали их. Он не мог удержаться от смеха и потащил к себе за ноги пьяницу, поднял его, посадил и порядком побранил. Понти раскрыл тусклые глаза и пролепетал несколько извинений. Он уверял, что пробовал любезничать с дамами. Он выставлял все обольщения своего ослепительного костюма; но ни алый бархат, ни серизовый атлас, ни разные вещицы, которые он на себя навешал, не принесли ему никаких выгод.

Дамы в этот вечер смотрели только на хозяина дома и улыбались только ему.

— Напрасно я говорил, что я твой друг, — продолжал Понти, — ни одна не оставалась со мной более двух минут. Правда, я танцую дурно, но я все-таки твой друг. Словом, видя, что я не имею ни прибыли, ни надежды, я прибегнул к неизбежному утешению.

— Ты напился!

— Какое славное вино!

— Ты напился чересчур!

— Скряга!

— Вы пьяница и дуралей… вы заставляете меня краснеть за вас перед лакеями.

Понти хотел протестовать, но его ноги отказались принять участие в его гневе. Он опять упал на стул, на который посадил его Эсперанс.

— Завтра, — прошептал он, грозя.

— Да, да, завтра, — прошептал Эсперанс, который не мог удержаться от смеха.

В эту минуту к Эсперансу подошел лакей сказать, что с ним хочет говорить монах.

— Монах? В такое время! Не нищий ли, привлеченный остатками ужина?

— Нет, это не нищий.

— Это, без сомнения, собиратель подаяний, — сказал Эсперанс. — Он сказал себе, что после удовольствия сердце более расположено к благотворительности, и я нахожу его мысль замысловатой. Несмотря на позднее время, пусть он войдет.

— Он уже вошел, — сказал лакей, — и не ожидая ответа, пошел в сад, как будто всю жизнь жил в этом доме.

Эсперанс посмотрел, что у него в кошельке, и пошел навстречу монаху. Тот, предмет любопытства для слуг Эсперанса, спокойно гулял на террасе между кустами и погасающими фонариками. Его высокий рост, закрытый капюшон, движение плеч, походившее на порыв некоторых больших птиц, когда они прыгают, поразили Эсперанса знакомым воспоминанием.

— Женевьевец! — вскричал он. — Брат Робер!

— Я сам, — отвечал он. — Здравствуйте, месье Эсперанс.

— Добро пожаловать, любезный брат… Какой счастливый случай привел вас сюда?

— Я проходил мимо, — сказал тот беззаботно, — как невероятно проходить из Безона мимо улицы Серизе в три часа утра.

— Я предпочел бы, — заметил Эсперанс, улыбаясь, — чтобы вы нарочно пришли ко мне.

— Я, конечно, пришел к вам… и к кавалеру Крильону. Он, кажется, здесь?

— Да, брат мой.

— Я пошел к нему от короля. Мне сказали, что вы даете бал и что кавалер у вас.

Эсперанс велел одному лакею разбудить Крильона, между тем как женевьевец с холодным любопытством смотрел на Понти, который на своем кресле делал отчаянные усилия, чтоб возвратить употребление своих мыслей и ног. Брат Робер указал на него пальцем.

— Да, — сказал Эсперанс, — это Понти, страшный пьяница, который даже вас не узнал, так он напился.

— О!.. — прошептал Понти, вытаращив глаза, которыми он намеревался говорить за недостатком языка.

— Он меня узнал, — спокойно сказал монах, повернувшись к Понти спиной и идя навстречу Крильону, который поспешно вошел.

— Брат Робер здесь!.. — вскричал добрый кавалер.

— Да, меня не пригласили, я пришел незваный.

При этих словах, произнесенных с флегмой, свойственной этому странному человеку, Крильон и Эсперанс обменялись взглядом, который означал: он хочет что-то нам сказать.

— Не сесть ли нам в моем кабинете? — сказал Эсперанс.

— Нам хорошо и здесь, — сказал брат Робер.

— Заприте двери! — закричал Эсперанс своим людям. Все пространство между гостиными и залой осталось свободно и пусто. Понти храпел на стуле.

— Ну, брат Робер, — сказал Крильон, с нетерпением желая приступить к делу, — скажите нам, что привело вас сюда?

— Удовольствие вас видеть.

— Это конечно, а потом?

— Мне кажется, что лицо любезного брата печально, — перебил Эсперанс.

— Я действительно печален, — отвечал женевьевец.

— Почему?

— Я сейчас из Лувра и нашел короля в большом отчаянии.

— В большом отчаянии? — вскричали в один голос и Эсперанс и Крильон.

— Конечно… Неужели вы думаете, что возобновление междоусобной войны во Франции безделица?

— Ах, боже мой! — сказал Крильон. — Где же междоусобная война?

— Теперь в Шампани, кавалер, завтра в Лотарингии, послезавтра везде.

— Но кто ее затеял?

— Новый Валуа.

— Этот мошенник ла Раме?

— Он будет короноваться в Реймсе.

— С ума, что ли, вы сошли, брат мой? — вскричал кавалер так громко, что разбудил Понти. — Ла Раме будет короноваться в Реймсе?

— Ла Раме! — пробормотал Понти, отыскивая шпагу оцепеневшею рукой.

— Сделайте милость, расскажите нам, как это возможно, — просил Эсперанс монаха, который только этого и желал.

— Ла Раме или Валуа, как вы хотите, — отвечал он, — убежал из Парижа. Он нашел в провинции небольшое войско, которое собрала для него герцогиня. К этому войску присоединились испанцы, посланные Филиппом Вторым, потом недовольные; во Франции их всегда много. Вся эта сволочь признала или сделала вид, будто признает нового государя, а он, чтобы придать себе тотчас вид французского короля, идет к Реймсу со своей армией и хочет там короноваться. Вот и все; ничего не может быть проще.

— Черт побери!.. А король? — сказал Крильон.

— Их будет во Франции два, — спокойно отвечал брат Робер.

— А королевская армия?

— Их также будет во Франции две. Что я говорю? будет три, потому что у де Майенна все еще есть войско.

— Надо же сделать что-нибудь, с отчаянием сказал Крильон.

— Что? — спросил монах со своей невозмутимой флегмой.

— Король ничего не придумает! Меня никогда в этом не уверят.

— Король придумал кое-что, но если он не имеет средств привести в исполнение свои планы?