Питер Марвел - Хрустальная удача

Взволнованный столь приятной беседой отец-настоятель немедленно призвал к себе брата-келаря и велел разместить дорогого гостя со всеми удобствами, что и было незамедлительно исполнено.

Отец Дамиан прослышал о визите французского дворянина от этого самого келаря, которому добрый месье презентовал бутылочку отличнейшего церковного вина, привезенного им аж из самой Франции. Чрезвычайно довольный келарь зазвал брата Домиана к себе и, потчуя его благородным напитком, битых два часа распространялся о всех новостях, почерпнутых им от любезного гостя. Отец Дамиан, как нельзя заинтригованный, пренебрегая своим обязанностями секретаря, решил хоть одним глазком взглянуть на европейца, произведшего своим появлением в глухом углу Новой Гвианы столь оглушительный фурор.

Все благочестивые да и не очень христиане помнят, что любопытство принадлежит к семи смертным грехам, и диавол, не поборов подвижника чревоугодием или блудом, бежав от его смирения и целомудрия, прибегает к простому и испытанному средству — страсти к новостям. Вот и отец Дамиан, не сумев вовремя разоблачить в себе этот пагубнейший порок, пал его жертвой.

Он осторожно постучался в покои месье Рауля и, услышав: «Войдите», застенчиво скользнул в дверь. Зачем он это сделал, и какая неведомая сила толкнула его на этот вопиющий поступок, противный уставу Ордена, он так и не смог себе объяснить.

Дворянин полулежал в кресле, закинув ноги в чулках со стрелками на стол, и курил трубку. Солнце светило ему в спину и, соответственно, прямо в глаза отцу Дамиану, и именно этот факт сыграл роковую роль в судьбе юного падре.

Подслеповато щурясь, отец Дамиан подошел ближе и, краснея, произнес:

— Брат Джованни, келарь, отзывался о вас столь почтительно, что я, смиреннейший отец Дамиан как секретарь профоса Ордена, его высокопреподобия отца Франциска, не мог не засвидетельствовать вам свое почтение.

Едва он закончил, как француз опустил ноги со стола, нащупал туфли и быстренько нахлобучил парик.

— Весьма рад, падре — сказал он по-испански, коверкая слова на французский манер. — Весьма рад. Благословите меня.

И мужчина почтительно склонил голову перед священником.

Оробевший отец Дамиан не ожидал такого благочестия прямо с порога и механически осенил крестом надушенный парик.

Мужчина поднял голову, и глаза их встретились.

— Ой! — тихо сказал отец Дамиан.

— Тс-сс! — ответил ему месье и приложил украшенный огромным изумрудом палец к губам. В ту же секунду монах ощутил в левом боку болезненный укол. — Тихо, падре, или мне придется вас убить!

— Не надо меня убивать, — горячо зашептал отец Дамиан, — я никому не скажу! Я очень рад, что вы живы! А еще у нас в плену ваш друг Уильям Харт!

— А вот с этого момента поподробнее, — произнес мужчина, убирая кинжал и беря священника под руку.

Именно об этом разговоре вспоминал отец Дамиан, семеня по галерее к покоям месье Рауля, чтобы передать ему самые последние новости о допросе пленного англичанина.

Едва за тюремщиками захлопнулись двери, как д’Амбулен быстро подсел к Харту, потирающему ушибленное место.

— Ну как? — спросил он, заглядывая Харту в лицо снизу вверх.

— А никак, — ответил Харт. — Кроме пинка в зад и разбитой физиономии — в целом ничего интересного.

— Тебя допрашивали? — незаметно француз сменил обычное свое обращение «вы» на простое «ты», как бы претендующее на некоторую близость в столь стесненных обстоятельствах, которые, как полагают философы, уравнивают королей с бродягами.

— Представляешь, да! — Харт тоже механически перешел на «ты». Отчего-то с каждой минутой Уильям чувствовал, как его переполняет не то глухое раздражение по отношению к назойливому сокамернику, то ли не раз подмеченное им у Кроуфорда издевательско-отстраненное отношение как к происходящему, так и к своим уязвленным чувствам. Кровь в его жилах кипела, и ему хотелось если не сорвать зло на первом попавшемся, то уж точно что-то делать, а не сидеть как рождественский гусь в садке.

— И что ты им сказал? Кто, кстати, тебя допрашивал?

— Твой приятель, Робер. Падре Франциск, правда разнаряженный, как испанский петух. Видать, светское платье пришлось ему на Эспаньоле по вкусу.

— Он мне не приятель, — резко ответил д’Амбулен, но в следующий момент сменил тон, — так что ты ему ответил?

— Ответил, что мне нужна леди Бертрам, живая и невредимая. И только тогда я буду с ним разговаривать. Ответил, что карта уничтожена, и дорогу к сокровищам теперь знаю только я. — Уильям сам не знал, зачем он все это говорит д’Амбулену, которому все равно не доверял в глубине сердца, но остановиться уже не мог, пытаясь хотя бы сдерживать ненависть, кипевшую у него в сердце. — Так что падре придется меня поберечь.

— А что дон… то есть отец Франциск?

— А он вдруг начал плести, что у него тоже есть свои источники и что вроде как ему не так уж нужна карта, и что он хочет просто подстраховаться.

— А потом?

— Что потом? Я послал его к чертям собачьим, а он дал мне в зубы. Вот и конец аудиенции.

— Харт, но это ведь наш шанс!

— Шанс на что? И почему это уже «наш»?

— Ну, в смысле ваш, то есть твой и леди Бертрам. Тебе нужно согласиться показать ему дорогу к кладу, и он не только отпустит тебя и эту, по сути, ничтожную особу, но и, ручаюсь, щедро наградит тебя!

— Ой, что-то сомневаюсь я в его добродетелях, — пробормотал Харт и ойкнул, неосторожно облокотившись на бедро, на котором расплывался огромный синяк. Губы его распухли, и он по дурацкой манере, свойственной всем, кто когда-либо что-то разбивал, то и дело трогал ее то языком, то пальцами.

— Тогда тебе надо бежать, Харт! Он не оставит тебя в покое, пока не узнает все, что ему надо. Нельзя медлить ни минуты! Если ты не поможешь ему, он тебя просто уничтожит!

— Я, конечно, не против бежать, — задумчиво проговорил Уильям, стараясь устроиться на жесткой циновке так, чтобы больной бок не беспокоил его, — но, увы, Робер, не вижу к этому ни единой возможности. К тому же с чего-то ты так воодушевился? Это ведь всегда было моим амплуа, разве не так? — при этих словах Харт испытующе глянул в глаза д’Амбулену.

Тот смутился, но взгляда не отвел.

— Просто я очень хочу помочь тебе, Харт. Да и своя шкура мне тоже дорога. После тебя ведь примутся за меня, не так ли?

— Это уже ближе к истине, — усмехнулся Харт. — И как, позволь полюбопытствовать, ты собираешься отсюда бежать?

— Мы, Уильям, мы собираемся бежать. У меня, Харт, есть план!

— Попахивает прожектерством. Нет, Робер, мы с тобой как-то стремительно меняемся ролями: ты безумствуешь как молокосос, а я как муж в летах увещеваю тебя быть осмотрительней. Все это пустые мечты, Робер, и глупое прожектерство. Я здесь уже третью неделю и не увидел ни малейшего шанса. Как ты за день умудрился разглядеть его?