Бернард Корнуэлл - 1356

— Унальд, шлем, щит, копьё. Топор держи наготове.

Подмигнул знаменосцу, скомандовал отряду:

— Ряды сомкнуть!

Накинув кольчужный капюшон, де Гральи надел шлем, взял у оруженосца копье и щит. Первая линия делала то же самое. Остальные доставали из ножен клинки. Гильом, рослый детина верхом на таком же мощном дестриере, вооружился увенчанным пикой моргенштерном.

— Атакуем без сигнала трубы, — распорядился капталь.

Трубить атаку — предупредить врага и подарить ему лишние мгновения, которых может хватить на организацию отпора. Жеребец капталя заржал и ударил копытом.

— За Господа, Гасконь и короля Эдуарда! — рявкнул де Гральи.

И пришпорил коня.

Боже, промелькнула восторженная мысль, что может сравниться с упоением, которое испытываешь в такие минуты? Добрый конь, высокое седло, копьё в ладони и враг в замешательстве! Топот копыт отдавался в ушах, комья земли взлетали в воздух, триста семнадцать всадников вылетели из-за деревьев и помчались вниз по склону. Знамя де Гральи с усыпанным серебряными раковинами чёрным крестом на жёлтом поле хлопало и трепыхалось. Гасконцы разразились кличем:

— Святая Квитейра и Гасконь!

Капталь расхохотался. Святая Квитейра? Девственная христианка, отказавшаяся выйти замуж за могущественного язычника, была обезглавлена. Тело её встало, подхватило окровавленную голову и отнесло её на холм. Святая девственница, покровительница Гаскони! Что ж, пусть ей с мужиками не повезло, зато в чуде Господь ей не отказал, а против восьмидесяти семи знамён чудо, ох, как понадобится!

— Святая Квитейра и святой Георгий! — заорал капталь.

Впереди француз лихорадочно разворачивал коня. Ни щита, ни копья у него не было, и капталь нажал левым коленом бок дестриера, пуская коня чуть в сторону. Копьё гасконца впилось под рёбра противнику почти без отдачи в ладонь капталя, который отпустил оружие и, не глядя, протянул руку назад. Оруженосец вложил в неё топор. Топор де Гральи нравился больше меча. Тяжёлое лезвие легко прорубало пластинчатый доспех, не говоря о кольчуге. Догнав драпающего на своих двоих бедолагу, капталь раскроил ему череп, принял слева на щит выпад меча, но новому противнику ответить не успел — моргенштерн Гильома превратил голову под шляпой с пером в облако кровавых брызг.

Гасконцы рубили врага. Схватка не привела бы в восторг блюстителей рыцарской чести — была она не совсем честной. Нападения арьергард французов не ждал, полагая, что столкнуться с врагом больше шансов у авангарда. Враг же словно с неба свалился. Французы запаниковали и, не помышляя об организованном отпоре, сбились в кучу у брода под ивами. Туда и направил жеребца капталь.

— За мной! — заорал де Гральи, — За мной! Святая Квитейра!

Его бойцы последовали за командиром, сверкая на солнце мечами. Дестриер капталя вбился в толпу французов. Топор взмывал и опускался, сея смерть и боль. Некоторые кричали, что сдаются, некоторые пытались сбежать, вскочив в седло, но гасконцы рубили и кололи всех, кто попадал под удар, без разбора, без пощады. Толчея рассосалась, и де Гральи коленями посылал дестриера вперёд, тот шутя догонял беглецов, топор делал свою кровавую работу, и нажатие колена бросало жеребца к следующей жертве, оставляя след из трупов, умирающих и покалеченных. Гасконцы капталя не отставали от командира, давая выход накопившимся за дни отступления озлоблению и ярости. Возникший перед капталем француз вздыбил коня. Животное с жалобным криком рухнуло набок. Мелькнули в воздухе два притороченных к седлу гуся со свёрнутыми шеями. Всадник заорал, его ногу прижало к земле тушей лошади. Топор капталя оборвал крик. Визжала женщина. Её мужчина удрал, бросив спутницу на милость кровожадных гасконских дьволов.

Капталь подозвал сигнальщика:

— Труби выход из боя!

Гасконцы торжествовали победу. Они перебили уйму народу почти без потерь, захватили трёх знатных пленников, но следовало закругляться, ибо самые резвые из удравших вояк арьергарда вот-вот доберутся до основного войска, и против гасконцев будут посланы горящие жаждой мести тяжеловооружённые всадники. Бойцы капталя потянулись обратно на гребень. Берег реки, ещё недавно такой мирный и тихий, был залит кровью и усыпан телами.

Армии встретились.

— Монастырь святого Жюньена? — переспросил селянин, — Конечно, Ваша Милость, знаю. Там, в конце долины.

Он ткнул заскорузлым пальцем на север:

— Недалеко, Ваша Милость. На бычьей упряжке к утру можно обернуться туда и назад к утру.

Когда эллекины въехали в село, мужик молотил зерно и не подозревал о чужаках, пока их тени не легли перед ним. Крестьянин повернулся, секунду бессмысленно пялился на вооружённых людей, затем бухнулся на колени, мудро отпихнув от себя цеп, чтобы незнакомцы не сочли, что он задумал сопротивляться. Томас, как обычно, начал расспросы с привычных заверений в том, что селянину не причинят вреда. Заданный же в тысячный, наверное, за время поездки раз вопрос о монастыре святого Жюньена; вопрос, на который Томас уже не чаял услышать ответ, — заставил мужика с готовностью закивать.

— Там монахи, в конце долины, — тараторил крестьянин, стреляя глазами в сторону халупы, где, вероятно, отсиживалась семья.

— Кто твой господин?

— Монастырь, Ваша Милость.

— Чей монастырь-то?

Мужик неуверенно ответил:

— Чёрных монахов, Ваша Милость.

— Бенедиктинцев?

— Наверно, Ваша Милость.

— Солдат здесь когда видел последний раз?

Мужик задумался, шевеля губами:

— Э-э… На святую Перпетую, Ваша Милость. Да, точно, на Перпетую. Через нашу деревню шли.

— С тех пор никого?

— Никого, Ваша Милость.

День святой Перпетуи праздновался полгода назад. Томас бросил крестьянину серебряную монету и эллекины двинулись в указанном направлении.

Сгущались сумерки. Пора было искать ночлег. По дну долины вилась речушка, у которой в тени дубовой рощицы виднелись две лачуги. На северном краю долины за леском поднимались дымы то ли села, то ли городка. Там же, должно было быть, если крестьянин не врал, аббатство. Над рекой летали вороны, чернильно-чёрные на фоне блекнущего закатного неба. Звонил колокол, созывая прихожан на вечернюю молитву.

— Город, там, что ли, не пойму? — догнал Томаса Раймер.

— Возможно, но скорее, как обычно, под боком монастыря — деревня.

— Монастыря? — удивился Раймер.

— Туда-то я и еду.

— Молиться? — фыркнул командир латников герцога Уорвика.

— Да, — коротко подтвердил Томас.

Раймер смешался.

Эллекины нахлёстывали коней, и впереди, за рекой, густо поросшей ивами, открылась деревня, над которой возвышались внушительные стены монастыря с торчащим из них шпилем церкви. Дорога, следуя изгибу реки, уходила вбок.