Бернард Корнуэлл - 1356

— Мы в деревне подождём, — уведомил Томаса Раймер.

— В трактире?

— Если он там есть.

— Должен быть. В монастырь-то я со всем отрядом не попрусь.

Аббатство больше походило на крепость.

— Это то место? — с сомнением уточнил Томас у Роланда.

— Мне откуда знать? Я там не был ни разу.

— Стены высоковаты для монашеской обители.

Рыцарь-девственник нахмурился:

— Святой Жюньен пообещал святому Петру, что его меч будет в безопасности. Вот и монастырь на замок похож.

— Если это, вообще, монастырь святого Жюньена.

Подъехав ближе, Томас рассмотрел, что массивные ворота обители распахнуты настежь. Очевидно, здесь было принято, как и в некоторых других аббатствах, закрывать ворота лишь с последним лучом светила.

— Святой Жюньен покоится здесь, да? — спросил Роланда Томас.

— Если это — аббатство святого Жюньена, то да.

— Значит, «Ла Малис» может находиться здесь?

— Где, возможно, её и стоит оставить, а?

— Я бы оставил. Но Бессьер не оставит. Мало того, он воспользуется ею не для возвеличивания церкви Христовой, а для возвеличивания себя, любимого.

— А ты нет?

Томас вздохнул:

— Я уже говорил тебе, как намерен распорядиться с «Ла Малис», — он повернулся в седле, — Люк! Гастар! Арнальдус! Со мной. Остальным ждать в деревне. И платить за взятое!

Он выбрал трёх гасконцев в спутники, чтобы не обнаруживать перед монахами своей принадлежности к англичанам. Сопровождать Томаса также вызвались Кин, Робби и де Веррек. Не удалось отделаться от Бертильи с Женевьевой, хотя Хью мать согласилась на время доверить Сэму.

— Почему ты не берёшь лучников? — осведомилась у Томаса Женевьева.

— Я хочу расспросить настоятеля, а не пугать его до смерти. Заехать, перемолвиться словечком и убраться прочь.

— В Монпелье ты тоже так говорил, — едко заметила жена.

— Это — монастырь, — буркнул Томас, — В нём — монахи, не солдаты. Пара вопросов, и мы уедем.

— С «Ла Малис»?

— Если она существует, если она здесь, если-если-если, — Томас ударил коня шпорами и помчался к воротам, чтобы успеть до того, как солнце окончательно скроется за горизонтом. Справа от дороги мальчонка с большим псом пас коз. За выпасом через реку был переброшен каменный мост, от которого дорога разветвлялась. Левое ответвление вело в деревню, правое — к монастырю, окружённому чем-то вроде рва, заполненного по каналу водой из реки. К воротам, не спеша, шагали две облачённые в рясы фигуры. Оглянувшись на догоняющих их всадников, монахи приветливо поздоровались, и один из них спросил:

— Вы за паломниками?

Первым порывом Томаса было отрицательно помотать головой, но, мгновенно взвесив в уме все за и против, он решил иначе и кивнул.

— Они прибыли с час назад. Будут рады охране, ведь болтают, что англичане близко.

— Мы англичан не видели, — заверил Томас.

— Всё равно пилигримы будут рады вас видеть. Для паломничества сейчас не лучшие времена.

— А когда они были лучшими? — философски осведомился Томас, въезжая под арку. Стук копыт эхом отдавался под сводами, — Паломники где?

— В обители, — крикнул вслед монах.

— Нас, что, поджидают? — встревожилась Женевьева.

— Не нас, — успокоил жену Томас.

— И кто не нас поджидает?

— Какие-то паломники.

— Послал бы ты всё же за лучниками.

Томас указал ей на трёх гасконцев, Робби и Роланда:

— Не думаю, что нам страшна горстка богомольцев.

Лошади плотно заполнили тесное пространство между стеной и церковью. Соскочив с коня, Томас привычно проверил, легко ли выходит из ножен клинок. Позади со скрипом захлопнулись ворота, и лёг в пазы засов. На фоне слабо подсвеченного небосклона с яркими точками первых звёзд здания монастыря казались чёрными. На подставках между двух каменных домов, очевидно, монашеских спален — дормиториев, горели факелы. Мощёная дорога шла через монастырь к воротам на противоположном конце обители (открытым, как ни странно), у которых тоже было не протолкнуться от осёдланных и вьючных коней. Томас направился к освещённому двумя факелами входу в собор и решительно вошёл в двери. Внутреннее убранство храма внушало трепет и благоговение: яркие фрески на стенах; резные колонны, поддерживающие ажурные своды; золото алтарей. Монахи в чёрных рясах выводили стройно и строго латинские слова псалма:

— …Quoniam propter te mortificamur tota die, aestimati sumus sicut oves occisionis…

— О чём они поют? — шёпотом полюбопытствовала Женевьева.

— «…Но за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обречённых на заклание…»

— Не нравится мне здесь, — поёжилась Женевьева.

— Мы в монастыре не задержимся. Дождёмся конца службы, поговорим с настоятелем и уедем.

Его заинтересовали фрески. Страшный суд соседствовал с картинами корчащихся в адском пламени грешников, среди которых Томас с изумлением заметил священников и монахов. Ближе, в нефе, стену украшало изображение Ионы и заглатывающего его кита. Томасу чуднО было видеть огромную рыбину нарисованной так далеко от ближайшего океана. Когда он был мальцом, отец рассказывал ему историю Ионы, и юный Томас часами выстаивал на берегу моря в надежде узреть рыбу, способную проглотить человека. Напротив Ионы Хуктон обнаружил затенённую колонной фреску, на которой коленопреклонённый монах, стоящий на заплатке зелёной травы в заснеженном поле, принимал протянутый ему с неба меч. Святой Жюньен!

— Вот он! — радостно пискнула Женевьева.

Стоящие в задних рядах монахи обернулись на её голос.

— Женщины!? — возмущенно воскликнул кто-то из них.

К Томасу подскочил плечистый инок:

— Паломникам разрешено входить в церковь лишь между заутреней и ноной! — гневно выпалил он, — Не сейчас! Вон отсюда!

Инок растопырил руки и принялся теснить Томаса со спутниками к выходу:

— Вы посмели войти в храм с оружием?! Вон! Вон!

Суматоха привлекла внимание остальной братии. Пение перешло в недовольный ропот. Томасу вспомнились слова отца. Он часто повторял, что толпа монахом может быть страшнее шайки разбойников:

— Народ воспринимает их, как стадо телков, а ведь они не телки, отнюдь не телки. Порой они сражаются, как дикие звери.

Эти смиренные иноки были настроены враждебно к непрошенным гостям, а набилось в храм сотни две монахов. Плечистый упёр Томасу в грудь ладонь и сильно толкнул. С высокого алтаря ударил колокол, и одновременно раздался стук тяжёлого посоха о каменный пол.

— Пусть остаются! — раздался властный голос, — Пусть остаются!

Редкие монахи, продолжавшие тянуть псалом, умолкли.

Томас мягко сказал иноку, ладонь которого покоилась на солнечном сплетении лучника:

— Руку убери.

Тот исподлобья взирал на него, не пошевелив даже пальцем.