Бернард Корнуэлл - 1356

— Да, за этакую штучку не жаль потратиться на порох, — прищёлкнул языком Сэм.

Муж Бертильи стащил с головы шлем. Жидкие седые космы блестели от пота и сала. Короткий переход от крыльца в зал утомил его, он никак не мог отдышаться. Пыхтя, он сделал к помосту шаг, окинул супругу надменным взглядом, заметил вытканную на груди её красного платья золотую пташку:

— Ваш наряд безвкусен, мадам.

Графиня упала на колени и умоляюще протянула к мужу руки. Слёзы блестели на её щеках. Брат Майкл, хоть и повторял про себя, что она грешница, осквернительница брачного ложа, удержаться от жалостного вздоха не смог. Сэм покосился на него и подумал, что со слабым полом парнишка в жизни ещё хлебнёт забот.

— Сорвите с неё эту пакость! — граф ткнул пальцем в ласточку на платье жены, и двое латников, гремя солеретами [6] Cолерет или сабатон — латный башмак. — Прим. пер . , кинулись исполнять приказ. Один заломил девушке локти назад, другой достал кинжал.

Брат Майкл ощутил на плече тяжёлую ладонь и услышал над ухом голос Сэма:

— Не дури, святой брат. Она — его жена. Его собственность. Он волен делать с ней всё, что заблагорассудится. Сунешься — кишки выпустит.

— Да я не собирался… — начал монашек, но осёкся.

Собирался, чего уж там. Непонятно, собирался броситься графине на помощь или возмутиться вслух, но собирался.

Латник графа тем временем, распоров платье на графине до пояса, вырезал изображение ласточки и швырнул к ногам господина. Второй отпустил девушку, и она съёжилась на краю помоста, пытаясь закрыть грудь остатками лифа.

— Эй, Виллон! — самодовольно пробулькал толстяк, — Сюда гляди!

Пленник исподлобья посмотрел на врага. Виллон был молод и красив. Если Лабрюиллад походил на жирного старого борова, то любовник его жены — на юного сокола. Судя по вмятинам на его нагруднике и запёкшейся в тёмных волосах крови, он бился до последнего. Угрюмо наблюдал Виллон, как жирный граф, ухмыляясь, поднял кольчужный подол, покопался между ног и начал мочиться на золотую ласточку. Мочился долго, со вкусом. Где-то в глубинах замка прозвучал дикий крик, к счастью, быстро прекратившийся.

Вопль стих, и одновременно стихло журчание. Лабрюиллад повозился, застёгиваясь, затем протянул вбок ладонь, и оруженосец вложил в неё короткий кривой нож.

— Видишь, Виллон? — помахал им толстяк, — Знаешь, что это?

Виллон молчал.

— Это для тебя. Она, — граф указал на жену, — поедет в Лабрюиллад. Ты тоже туда поедешь, только сперва я кое-что тебе отрежу.

Латники в белом с зеленью понимающе скалились, предвкушая потеху. Кривым ножом с ржавым лезвием и гладкой ручкой холостили баранов, телят и для больших церковных хоров — мальчиков.

— Разденьте его! — скомандовал Лабрюиллад.

— О, Господи! — вырвалось у брата Майкла.

— Что, страшно, святой брат?

Бормотанье Сэма перекрыл спокойный голос Ле Батара:

— Он сражался достойно, — предводитель наёмников вышел на край помоста, — Он бился храбро и заслужил право умереть, как мужчина.

Люди графа взялись за рукояти мечей. Епископ Лавенс знаком остановил их и обратился к Ле Батару:

— Он преступил законы людские и Божьи. На него не распространяются правила обхождения с благородными пленниками.

— Это наша с ним ссора, — буркнул граф Ле Батару, — Ты тут с боку припёка.

— Он — мой пленник, — возразил чёрный командир.

— Когда мы нанимали вас, — терпеливо увещевал его Лавенс, — специально оговаривалось, что пленники принадлежат нам, то есть мне и графу, кто бы их ни захватил. Так?

Ле Батар медлил с ответом. Впрочем, было ясно, что епископ говорит чистую правду. Кроме того, бойцы церковника и графа в зале преобладали.

— Что ж, я взываю к вашему милосердию. Вы — человек церкви и не позволите христианину умереть позорной смертью.

— Он — не христианин, — отозвался епископ резко, — Он — грешник и прелюбодей. Граф может поступать с ним так, как считает нужным. А вам, напоминаю, мы платим за повиновение приказам.

— Разумным приказам.

— Разумным? Извольте. Разумный приказ: не вмешивайтесь в то, что вас не касается. Ссора владетелей Лабрюиллада и Виллона вас не касается.

Латники графа ударили щитами о пол, подкрепляя слова епископа. Ле Батар недовольно повёл плечами и отступился. Брат Майкл, не в силах присутствовать при зверской расправе, выскочил из донжона и глубоко вдохнул задымленный воздух. Он бы и рад был вовсе покинуть замок, но путь преградили латники Лабрюиллада, затеявшие посреди двора с обнаруженным в конюшне быком жестокую игру. Они кололи его копьями и мечами, с хохотом увёртываясь от рогов. Из донжона раздался животный вой, и монах содрогнулся. Кто-то тронул его за плечо. Брат Майкл шарахнулся, выставив перед собой посох. Пожилой священник протянул ему мех вина:

— Мне показалось, или ты, мой юный собрат, и впрямь не согласен с приговором графа?

— А вы согласны?

— Виллон увёл у графа жену, чего же он ожидал? Церковь благословила месть Лабрюиллада и на то есть причины. Виллон достоин презрения.

— А граф нет? — при воспоминании о двойном подбородке и сальной шевелюре толстяка брата Майкла передёрнуло от ненависти и омерзения.

— Я — его капеллан и исповедник. Я знаю многое о нём, но судить, кто чего достоин… Судит Господь, — он перекрестился, — Что привело тебя сюда?

— Принёс письмо к Ле Батару.

— Письмо? Что за письмо?

— Я его не читал.

— Напрасно. Письма и пишут, чтобы их читали.

— Оно запечатало сургучом.

— Горячий нож — и сургуч распечатывается и обратно запечатывается, не огорчая адресат подозрением, будто послание кто-то прочёл, кроме него. А от кого письмо?

— От герцога Нортхэмптона. Срочное и личное.

— Надо же. Ходят слухи, что принц Уэльский опять собирает войско. У Ле Батара сильный отряд. Может, его приглашают присоединиться?

— Может.

Беседа с духовником графа помогала отгородиться от жутких звуков за спиной. Вой пленника сменился скулежом, и брат Майкл позволил собеседнику увлечь себя обратно в зал. При этом он старался держаться у колонн, чтобы спины воинов закрывали от него голого окровавленного Виллона.

— Мы закончили, — удовлетворённо сообщил Ле Батару граф Лабрюиллад.

— Почти закончили, монсеньор, — мягко поправил его командир наёмников, — Вы должны нам деньги за город, за замок и быстроту.

— Должен, — согласился толстяк, — Ваши деньги дожидаются вас в Павилле.

— Значит, нам пора в Павилль, монсеньор, — Ле Батар учтиво поклонился и хлопнул в ладоши, требуя от наёмников внимания, — Вы знаете, что делать! Делайте!

Эллекины сноровисто собрали своих раненых, убитых и, конечно, стрелы, ибо в Бургундии, Тулузе и Провансе добрых английских стрел было не сыскать ни за какие деньги. На рассвете отряд выбрался из города через взорванные ворота и направился на восток. Увечных везли в телегах, остальные двигались верхом. Брат Майкл, урвавший всего пару часов сна, смог, наконец, прикинуть на глазок численность воинства Ле Батара. Часть эллекинов, как монаху удалось узнать, стерегла замок Кастильон, который Ле Батар сделал штаб-квартирой, однако и без них отряд внушал уважение. Шесть десятков лучников, англичан и валлийцев; тридцать два латника: гасконцы, итальянцы, бургундцы, человек десять англичан, все — искатели приключений и денег. Эту разношёрстную банду, спаянную Ле Батаром в единое и грозное целое, мог нанять на службу любой владетельный господин, если у владетельного господина, конечно, водились деньги. Имелось, правда, одно условие. Ле Батар никогда не нанимался к тем, кто воевал против англичан и их союзников. Против остальных — пожалуйста. Ле Батар говорил, что готов за достойную плату помочь врагам своей Родины истреблять друг друга, а его эллекины открыто звали себя любимчиками сатаны и хвастали, что победить их поэтому невозможно.