Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

А экипажи, коляски всевозможных фасонов, с гербами и позолотой, так и снуют, изворотливо прокладывают себе путь в улочках-ущельях.

Цокот копыт, грохот железных колес, шарканье тысяч ног, громкие выкрики никого не стесняющихся и ничем и никем не ущемляемых людей, откровенный, заразительный смех.

Нет, все это не похоже на Петербург, где встают и ложатся под треск барабана, где на Невском гуляют чинно, с показным достоинством, словно каждый проглотил по аршину, где чопорность и сдержанность выдают скорее неуверенность и робость, нежели благовоспитанность.

«Однако зря я уж так осуждающе о нашей благовоспитанности, — остановил свои рассуждения Чернышев. — Ну где ты увидишь такое у нас, чтобы парни с девками целовались на улицах открыто, что называется напоказ? А тут — на каждом углу, невзирая на проходящих мимо, — парочки бесстыдно, в открытую обнимаются. Нет уж, по мне лучше наша чопорность, чем их, прости, Господи, бесстыдство! Сам не паинькой рос и со слабым полом знаю, как управляться. Но есть же в нежных отношениях что-то такое, что принадлежит лишь двоим, а не всей улице!»

Пока так про себя рассуждал, оказался на какой-то улочке с вывесками. Начал читать: «Кофейная Тюртона», «Роше де Канкаль». Все злачные места, модные ресторации. Не их ли имел в виду граф Толстой, напоминая о том, как следует себя вести в Париже? Будьте покойны, господин посол, сегодня не налижусь и не соблазнюсь очаровательными гризеточками.

На уме — иное. Еще в Петербурге дал слово друзьям, что провожали с шампанским до самой Нарвской заставы: первый же вечер в Париже посвящу опере.

А вот и театр. Посему не в модную ресторацию, а в крошечную кофейню заскочил, чтобы напиться кофею с булочкой-круассаном.

Перед театром — в два ряда кареты. В широкополых шляпах с черными и белыми страусовыми перьями лакеи указывают приехавшим, где поставить экипажи. В руках у лакеев — горящие факелы: смеркается быстро.

Войдя в фойе, замер от сверкания золотого шитья мундиров, алмазов звезд, радужного отлива шелков дамских туалетов. Тут же вежливо был остановлен каким-то офицером, похожим на одного из тех, кого нынче днем видел в приемной французского императора. И не ошибся. Офицер — воплощенная воспитанность — проводил в зал и, не переставая улыбаться, указал на ложу рядом, как он объяснил, с императорской.

— Извольте пройти со мною, — сказал сопровождающий. — Это распоряжение его величества — препроводить вас, личного адъютанта императора Александра, в ложу для самых почетных гостей.

Чернышев слегка покраснел, собравшись разъяснить недоразумение, что никакой он не личный адъютант, а просто офицер, выполняющий случайное приказание своего государя, но сопровождающий не дал ему раскрыть рта.

— Мой император дал указание — всюду вас сопровождать, где бы вы ни пожелали появиться. Как завтра насчет Лувра? Я буду вас ждать.

А с кресел на него любопытствующие взгляды самой расфранченной и роскошной публики. Что это-де за персона, не король ли какой незнакомой державы?

Впрочем, гость тут же поборол смущение и принял как должное внимание, которое ему решили оказать. Да так легко, естественно и просто повел себя, будто и в парижской опере, и в Лувре, который посетил назавтра, он бывал уже немало раз.

Со стороны Чернышева сие было не бесцеремонность и развязность, которые характерны для некоторых молодых людей, а особое свойство его открытого характера, его умение быстро сходиться с людьми. К тому же, добавим, он успел тонко усвоить манеры придворной жизни, где подчас важнее научиться делать вид, нежели на самом деле глубоко в чем-либо разбираться.

А еще Чернышев обладал выдающейся памятью и необыкновенными способностями многое схватывать на лету, отчего не только его манеры, но и знания поражали.

За те несколько дней, пока Чернышев ходил по театрам и музеям, он успел восхитить собою всех, с кем ему довелось встречаться. Казалось, он ничего не делал, чтобы понравиться, произвести впечатление или же завести новых друзей. Но все враз тянулись сами к этому открытому молодому человеку, с которым с первого же знакомства чувствовали себя легко и непринужденно.

Меж тем пребывание в Париже завершалось. В последнее утро, раздумывая, какое приглашение на сей раз принять и с кем из новых знакомых повидаться, он узнал от служителя отеля, что его ожидает какой-то месье, отказавшийся, однако, назваться. Чернышев тотчас спустился и не смог сдержать радостного восклицания:

— Ба! Да ты ли это, Платон?

И тут же заключил в объятая неожиданного гостя.

— Осторожно — рана! — только и успел вскрикнуть гость. — Ты же как медведь. Так облапил, что не продохнуть. Ну, здравствуй, Саша!

— Ах, Каблуков! Это такая для меня радость — видеть тебя живым и, вопреки твоей, говоришь, ране, здоровым. Ну, поднимемся ко мне. Или вот что — давай, брат, по случаю такой встречи — в кабак! И веди ты, парижанин, меня в самый дорогой. Платить буду я. И — по-царски, поскольку — царский курьер.

Оба расхохотались.

— А я, понимаешь, случайно узнал о тебе. В нашем посольстве бываю частенько. Вчера и услыхал: прибыл из Петербурга курьер Чернышев. Так что еле дождался утра…

Стол в ресторане потребовали самый удобный — у окна, в отдалении. Чернышев, пробежав карточку, поданную гарсоном, потребовал рейнского карпа, женевскую лососину, вестфальскую ветчину, суп из черепахи. Из французской кухни заказали руанскую утку.

Вина выбрал Каблуков, решивший блеснуть своими знаниями и вкусом. А водочку согласно определили оба. Какая же встреча двух кавалергардов да без родного русского напитка?

«Да, сегодня, ваше сиятельство, граф Петр Александрович, я в точности и всенепременно доведу до ума ваш совет. Налижусь, видит Бог, коль встретил товарища, которого считал погибшим», — лукаво усмехнулся про себя наш герой.

— Ну а брат Владимир что? — осведомился вслух. — Вы ведь оба тогда под Аустерлицем сгинули.

— Живой, — сообщил Платон. — Из-за него-то я и застрял здесь. А дело вышло такое. Его, безнадегу, французы сдали на попечение местных жителей. Я же, как легкораненый, оказался в плену. Когда состоялся обмен пленными, мог бы и я вернуться домой. Да без Владимира как? Плох он еще был, когда довелось его разыскать. И решил: пока не поставлю брата на неги, о возвращении забуду. И определился я на службу в имение одного маркиза. Хозяйство маркизово — вроде конезавода по-нашему. Ну а какой кавалергард не лошадник? Он же, маркиз, поставщик коней для кавалерии. Доходное дело, как ты понимаешь. Да и я с братом смог кое-что на дорогу домой прикопить. Если бы ты, Сашка, знал, как тянет в Россию!

— Бывшего вашего командира, князя Репнина видел недавно, — сказал Чернышев. — Генерал-майор. Однако пока — в отпуске: тоже мучают раны.