Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

— Ты хотел бы получить отпуск, Чернышев? — внезапно царь задал вопрос.

— Простите, ваше величество, но как вы о том догадались?

— Просто подумал, что недельку тебе следовало бы отдохнуть. У тебя же, полагаю, имеются заботы, кои не следует откладывать? Когда прибудем в Варшаву, вели подать тебе лучшую коляску и ступай куда зовет тебя твое сердце. А в Кенигсберге меня нагонишь.

— Я выгляжу очень дурно. — Княгиня Теофила сказала это с интонацией, которая, безусловно, была утвердительной. Но в то же время в том, как она произнесла эту фразу, угадывалось непроизвольное, свойственное лишь женщинам, желание получить совсем иной, прямо противоположный ответ.

Угадал или просто почувствовал Чернышев скрытое желание княгини, но слова его были так искренни и так желанны, что она зарделась и опустила глаза.

— О, прошу вас, не говорите мне так о себе! — взмолился Чернышев. — Вы для меня всегда — образец превосходства, самая прекрасная женщина на свете.

— Прошу вас, граф, не будем об этом, — остановила она его, довольная его словами и в то же время понимая, что теперь, в нынешнем ее положении, далее продолжать этот разговор будет неприлично и на этом следует остановиться. Тем более что действительно теперь она была не то что дурна, но выглядела нездоровой. Лицо ее было бледным, под глазами — темные круги, губы выцветшие и блеклые.

— Простите, дорогая княгиня, первое, что я хотел вам выразить. — это идущее от самого сердца соболезнование по поводу того, что случилось и что вам пришлось пережить. Примите мое сочувствие, хотя оно несколько запоздало. Поверьте, я узнал о происшедшем, будучи в Париже. И при первой же возможности приехал к вам, чтобы увидеть вас и засвидетельствовать вам мои чувства.

— Спасибо, граф. Я знала, что вы приедете и непременно скажете слова, которые мне очень дороги.

Княгиня была одета в черное, и траур еще более делал ее лицо изможденным, хранящим следы недавних страданий.

— Ужас, что я пережила! Если бы только знали, граф, как меня сразило известие, пришедшее к нам в октябре, — она нервно заломила руки, и слезы невольно скатились по ее бледным щекам. — Тяжко подумать — найти смерть не просто от пули, но еще быть поглощенным рекой! Одно лишь дает мне силы, когда подумаю: Доминик принял смерть в бою. Он до конца выполнил свой долг. И вместе с ним, должно быть, в то же самое мгновение, погиб и его старший товарищ и собрат князь Понятовский.

Трагедия, которую и теперь больно переживала княгиня, произошла под Лейпцигом девятнадцатого октября минувшего года, как раз в пору, когда сам Чернышев совершал свой поход в Вестфальское королевство.

Шестнадцатого числа у Лейпцига, в Саксонии, произошла грандиозная битва, длившаяся целых три дня. И, по существу, предрешившая участь Наполеона. Потому что все, что могло быть собрано с обеих сторон, сошлось в том грандиозном сражении. В нем участвовало поначалу более трехсот пятидесяти тысяч человек. Союзные войска составляли русские, австрийцы и пруссаки. В одном строю с французами сражались поляки, саксонцы, голландцы, итальянцы, бельгийцы и немцы Рейнского союза.

Первый день собрал страшную кровавую жатву. Говорили, что, объезжая по обыкновению ночью поле битвы, Наполеон ужаснулся потерям, и своим, и чужим. Ехавший с ним Мюрат заметил, что такого количества убитых он не помнит со времен Бородина.

Меж тем первым днем все не кончилось. К союзникам подошла более чем стотысячная Северная армия наследника шведского престола. Подкрепления, подоспевшие к Наполеону, едва насчитывали пятнадцать тысяч солдат.

«Битва народов», как вскоре военные летописцы назовут сие величайшее сражение, возобновилась с новой силой. Как всегда, Наполеон не хотел смириться с катастрофой и ждал, что судьба вернет лавры его полководческому гению. Но упорство только усугубило катастрофу. Отступать пришлось в панике, теряя огромное число убитых, раненых и пленных.

Давя друг друга и расстраивая малейшую возможность к удержанию обороны, войска Наполеона отступали через Лейпциг. Кровь лилась на улицах города, взрывы гранат, залпы пушек и ружей заглушали крики и стоны бесчисленных умирающих.

Чтобы сдержать натиск союзных войск, Наполеон приказал взорвать за собою мосты. Однако в городе еще оставалось около тридцати тысяч французов и конница князя Понятовского, за два дня до сражения получившего звание маршала Франции.

На протяжении всей кампании поляки были достойными соратниками французов. Воспламененные Наполеоновым приказом, зачитанным им на берегу Немана о начале Второй польской войны, они в числе самых первых, не ища даже брода, бросились вплавь, чтобы на глазах у французского императора первыми достичь русского берега.

И первыми входили в Вильну — князь Юзеф Понятовский и с ним рядом, во главе своего уланского полка, князь Доминик Радзивилл.

Отвага, натиск и штурм отличали действия польского корпуса во всех битвах в России — от Смоленска и Бородина до Малоярославца и Красного.

Теперь, в Лейпциге, им выпал последний жребий — погибнуть самим. В то время, когда даже закаленные в немыслимых битвах французы бросали наземь ружья и шли сдаваться в плен, ища взглядами русских офицеров, чтобы вручить им шпаги как наиболее достойным противникам, поляки решили биться до конца.

Что их толкало к отчаянию? Ненависть к тем, кто лишил их родины, — русским, австрийцам и немцам, виновникам развала Польши? Конечно, в первую очередь это. Но было еще одно — нежелание вновь вернуться под сень двуглавого российского орла, против которого их, белый орел, гордо и с величайшей надеждой на победу поднял в этой войне свою голову.

Мало того, что они расставались отныне с мечтою о будущем своей страны, каким они хотели это будущее видеть, но многим из них грозила расплата. В армии Понятовского было немалое число жителей западных российских губерний — подданных русского царя, изменивших присяге.

Единственный выход оставался конникам — вплавь через Эльстер, что преграждал путь к спасению.

Да, их конец внешне очень уж походил на то, с чего начинался поход в Россию. Только на сей раз на берегу не было обожаемого ими французского императора и в сердцах жил не энтузиазм, а страх и отчаяние.

Река кипела и бурлила от сотен человеческих и лошадиных тел, на всем скаку рухнувших в водную пучину. Мертвые, настигнутые пулями лошади уносили на дно живых седоков. Убитые качались на крупах коней, спешивших к берегу.

Князь Репнин, дивизия которого одной из первых ворвалась в Лейпциг, рассказывал потом вернувшемуся из Касселя Чернышеву, как погиб Юзеф Понятовский. Он был верхом. Конь под ним будто бы уже доплыл до середины реки, когда князя догнала сначала одна, затем вторая пуля.