Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Всеми этими возможностями урывать хоть минуту для сна, хоть даже полминутки, обладал, конечно же, наш герой. И потому казалось, что он будто и вовсе не спит — всегда бодр и свеж.

Вот и теперь летела из Петербурга в Париж его фельдъегерская тройка, а он, невзирая на тычки возка, то проваливался в дрему, то, высунувшись из окна и подставив лицо встречному ветру, разглядывал все, что проносилось мимо него по сторонам дороги и что маячило впереди.

Уже где-то за Неманом, только въехав в герцогство Варшавское, Чернышев в сгущавшейся вечерней мгле однажды углядел далеко впереди себя быструю игру ярких огней.

«Э, да это военный гелиограф передаст какую-то важную депешу!» — сразу определил Чернышев значение световых сигналов.

А они, эти сигналы, пока неслась его тройка, вспыхивали далеко впереди какими-то замысловатыми полосами, а то вдруг вовсе короткими вспышками, похожими на точки, и опять переходили в четкие линии.

Любопытно, какая депеша летит от одного французского поста к другому, о чем спешат уведомить Наполеона неусыпные стражи на маршрутах его вездесущих коней?

За сотни и тысячи лье от покоев дворца в Тюильри раскинуты гарнизоны французских крепостей, разбиты лагеря полков и дивизий. Одни из них снимаются со стоянок, другие заступают их место. Все это дважды в месяц фиксируется в специальных таблицах, которые предназначены только ему, императору и полководцу, по чьей воле совершаются все передвижения. Однако прежде чем пути следования и номера воинских частей лягут на бумагу, сведения о них стекаются в Париж с помощью вот этого светового семафора.

Семафорные аппараты братьев Шапп — первый телеграф Европы. Рожденное революцией в 1792 году вместе с новым календарем и метрической системой мер, изобретение это было предметом гордости Наполеона.

Зеркала и цветные прожекторы, установленные на специальных башнях и колокольнях церквей, заговорили сначала с самыми отдаленными департаментами империи, а по мере ее расширения связали в единое целое даже соседние государства, куда ступал французский сапог.

Из Кале в Париж световое сообщение передвигалось всего за три минуты. Его передавали друг другу двадцать семь телеграфных приборов, установленных на всем расстоянии между городами. Из Лилля двадцать два аппарата несли депешу за две минуты, из Страсбурга сорок пять прожекторов — за шесть с половиной минут, из Бреста на западе Франции уже восемьдесят зеркал — за восемь минут.

Ныне световые семафоры размешались на немецких кирхах и польских костелах. В скором же времени диковинные аппараты по велению Наполеона должны быть подняты французскими военными инженерами на виленские и смоленские соборы. И, что у него вызывало особенное удовлетворение, — на башни Московского Кремля. А от тех башен, как ему думалось, было рукою подать до пагод Индии.

Многое, верно, отдал бы наш герой, чтобы узнать, какая депеша летит сейчас в Париж вдоль его дороги, через леса и долы, через города и селения. Однако ему и в голову не могло прийти, что вездесущее световое око передает сообщение о том, где сегодня остановился и когда вновь пустился в путь личный адъютант российского императора, с какою скоростью он следует и когда его можно ожидать на парижской заставе.

Неужто так? И ничего автор здесь не придумал? Отнюдь. Первые слова Наполеона, когда к нему в кабинет войдет русский полковник, будут слова изумления в связи со скоростью, с какою он проделал свой путь. И — признание в том, что он, император, ожидая прибытия Чернышева и основываясь на данных воздушного телеграфа, ошибся ровно на сутки.

Так отмечено будет в донесении самого Чернышева царю, и сие, как видите, читатель, факт исторический, а вовсе не придуманный автором для придания, так сказать, занимательности и в видах украшательства повествования.

Да, так он мчался по дорогам, наш герой, с поспешностью и завидным упорством преодолевая необъятные просторы и ставя в тупик этою самой поспешностью и французского императора, и его чудное изобретение.

А для чего так? В самом деле, как мы сказали в начале сей главы, дабы не навлечь Наполеонова гнева? Полноте, читатель! Всегда у нашего героя была своя цель, ради которой он и стремился сэкономить часы и даже минуты. Так было и на сей раз. По пути в Париж Чернышеву предстояло сделать остановку в Берлине. У него в фельдъегерской сумке, которую он обязан был хранить пуще собственной жизни, рядом с письмом русского царя к Наполеону лежало еще и письмо Александра Павловича к прусскому королю. Это послание Чернышев должен был вручить лично. И, конечно же, ни о содержании сего послания, ни о самой задержке в Берлине ни в коем разе не должен был прознать Наполеон.

Однако вот уже и прусская столица. Точнее, Потсдам — резиденция прусских королей. Дворец Сан-Суси, под сводами которого — затхлость, тишина и пугливая растерянность.

Как же он сдал, сей государь, величаемый королем! Немного за сорок, но согбен, морщины избороздили чело. Без сомнения, состарило горе — три года назад потерял жену Луизу. При ней он, король, был как у Христа за пазухой.

Стоило припомнить только встречу в Тильзите, на которую сей король не был по воле Наполеона допущен. Он сам прибыл туда, ибо решалась судьба его же собственной державы, а его, как лакея, держали в передней. Что ему оставалось делать, как послать на свидание к императору-победителю свою жену! Королева оделась как на встречу с любовником. Шли минуты, пробил, кажется, уже час, и король прильнул к двери: что там, почему так долго не выходит Луиза? Наполеон показался в дверях сияющий: «Нам не хватило с королевой еще каких-нибудь полчаса. Может быть, я и пошел бы кое на какие уступки…»

Нет, теперь, наверное, король не вспоминал Тильзит. Он грустил. Он потерял все — и Луизу, и свою державу.

То, что осталось после Тильзита от некогда великой Пруссии, — обрубок, который Наполеон соизволил оставить лишь «из уважения к его величеству императору всероссийскому».

Ныне он, Фридрих Вильгельм, — заложник непредсказуемой воли и даже просто капризов французского цезаря. А как же Россия, недавняя заступница и надежная союзница? Император Александр пишет, что остается верным клятве, которую некогда дали они втроем у гроба великого Фридриха. Приятные слова, но много ли в них проку теперь, когда он один во вражеском окружении, точно попавший в капкан загнанный зверь?

Король прячет глаза, осторожно смахивая с них слезу.

— Пруссия — жертва войны. И прошедшей, и будущей. В прошедшей она получила смертельную рану. В будущей будет без остатка уничтожена. Вот все, молодой человек, что я могу через вас передать императору Александру.