Александр Дюма - Сальтеадор

Спящая вздрогнула, открыла глаза и вскрикнула; изумленный молодой человек вскочил, уронив плащ, — в свете ночника было видно, что одет он в изысканный костюм кабальеро.

— Дон Фернандо! — удивилась молодая девушка и натянула покрывало до подбородка.

— Донья Флор! — прошептал пораженный молодой человек.

— Как вы тут очутились в такой поздний час? Чего вы хотите? Что вам надобно, сеньор? — спрашивала девушка.

Не отвечая, Сальтеадор задернул тяжелые занавеси, свисавшие над постелью, они соединились, и донья Флор словно очутилась в парчовом шатре. Затем он отступил на шаг, и, встав на колено, произнес:

— Да, сеньора, я пришел сюда — и это так же верно, как и то, что вы прекрасны, что я люблю вас, — пришел сказать последнее прости моей матери и навсегда покинуть Испанию.

— А зачем же вам навсегда покидать Испанию, дон Фернандо? — спросила девушка из своей парчовой темницы.

— Потому что я беглец, отверженный, преследуемый, потому что я остался жив чудом, потому что я не хочу, чтобы мои родители, и особенно мать, в чью спальню каким-то образом попали вы, были опозорены, увидев, как их сын поднимается на эшафот.

Стало тихо, казалось, слышно только, как колотится сердце девушки; но вот не прошло и минуты, как занавеси постели тихонько колыхнулись, раздвинулись и белая рука протянула ему какую-то бумагу.

— Читайте! — раздался взволнованный голос.

Дон Фернандо, не осмеливаясь прикоснуться к девичьей руке, схватил бумагу и развернул ее; рука доньи Флор тем временем спряталась, оставляя между занавесями щелку.

Молодой человек, по-прежнему преклонив колено, нагнулся к ночнику и прочитал:

«Да будет известно всем, что мы, Карл, милостью Божьей король Испании, Неаполя и Иерусалима, даруем дону Фернандо де Торрильясу полное, безусловное прощение всех прегрешений и проступков, совершенных им…»

— О благодарю! — воскликнул дон Фернандо, на этот раз поцеловав руку доньи Флор. — Дон Иньиго сдержал обещание, а вам, подобно голубке из ковчега, поручил протянуть бедному пленнику оливковую ветвь.

Донья Флор покраснела, тихонько высвободив руку, и со вздохом произнесла:

— Увы, читайте дальше!

Удивленный дон Фернандо устремил глаза на бумагу и продолжал читать:

«Сие помилование — и пусть тот, кому оно даровано, ведает, кого он должен благодарить, — явлено нами в ответ на моления цыганки Хинесты, которая завтра удаляется в монастырь Пресвятой Девы и после окончания послушничества примет монашеский обет.

Дано в нашем дворце Альгамбре 9 июня 1519 года от Рождества Христова».

— О милая Хинеста, — прошептал Сальтеадор, — ведь она обещала мне это.

— Вы жалеете ее? — спросила донья Флор.

— Не только жалею: я не приму ее жертвы.

— А если б эту жертву принесла я, приняла бы вы ее, дон Фернандо?

— Конечно, нет. Если измерять жертву тем, что человек теряет, вы — богатая, благородная, почитаемая, — теряете гораздо больше, чем скромная девушка-цыганка — без положения, без родных, без будущего.

— Вот почему она казалась довольной, что вступает в монастырь, — позволила себе сказать донья Флор.

— Довольной? — переспросил дон Фернандо, покачав головой. — Вы уверены?

— Она так сказала; для бедной бродяжки без рода и племени, которая просит милостыню на проезжих дорогах, монастырь просто дворец.

— Вы ошибаетесь, донья Флор, — возразил молодой человек, опечаленный мыслью, что дочь дона Иньиго, несмотря на свою душевную чистоту, пытается набросить тень на преданность той, кого, очевидно, считает своей соперницей. — Вы ошибаетесь: Хинеста не нищая, быть может, после вас она одна из самых богатых наследниц Испании; Хинеста не без рода и племени, она дочь, и дочь признанная, короля Филиппа Красивого. Да и для простой цыганки, дочери вольных просторов и солнца, феи гор, этого ангела больших дорог, даже дворец был бы темницей. Судите же сами, чем для нее станет монастырь… О донья Флор, донья Флор, вы так прекрасны, вас так любят; оставьте же ей ее любовь и преданность во всем их благоухании.

Донья Флор, вздохнув, промолвила:

— Значит, вы отказываетесь от помилования, дарованного вам благодаря жертве преданной девушки?

— Человек может свершить низкий поступок, когда чего-нибудь страстно хочет, — отвечал дон Фернандо, — вот я и боюсь, что совершаю низость ради того, чтобы остаться с вами, донья Флор.

Молодой человек услышал, что девушка облегченно вздохнула.

— Значит, дон Фернандо, я могу известить о вашем возвращении донью Мерседес?

— Я приехал сообщить ей о своем отъезде, донья Флор, а теперь скажите матушке, что мы увидимся завтра, вернее, уже сегодня. Вы ангел, приносящий счастливые вести.

— Итак, до встречи сегодня, — промолвила донья Флор, и во второй раз ее белоснежная рука показалась между занавесями.

— До встречи сегодня, — ответил Сальтеадор, вставая и прикасаясь губами к ее руке с таким благоговением, будто то была рука королевы.

Он поднял свой длинный плащ, закутался в него и, склонившись в низком поклоне перед ложем с задернутыми занавесями, будто перед троном, вынул из кармана ключ, открыл дверь, постоял, чтобы еще раз взглянуть на донью Флор, следившую за ним через щелку, затворил дверь и как тень исчез в глубине темного коридора.

Наступил день, и в доме дона Руиса де Торрильяса воцарилось праздничное ликование, все дышало счастьем.

Донья Мерседес объявила немногим старым слугам, которые с ними остались после разорения дона Руиса и были так же привязаны к дому, как и в дни его процветания, что есть вести от дона Фернандо, что молодой хозяин сегодня возвратится после долгих странствий, пробыв вдали от Испании почти три года.

Само собой разумеется, что, поскольку донья Флор стала вестницей счастья, донья Мерседес с самого утра обходилась с дочерью дона Иньиго как со своей родной дочерью и осыпала ее поцелуями, предназначенными для дона Фернандо.

Часов в девять утра дон Руис, его жена и Беатриса — старая служанка Мерседес и кормилица Фернандо — собрались в нижнем зале, где временно устроились хозяева дома.

Донья Флор спустилась сюда с утра, спеша сообщить о возвращении дона Фернандо (умолчав о том, каким образом она узнала эту новость), и осталась словно член семьи.

Донья Флор и донья Мерседес сидели рядом; донья Флор держала руку Мерседес, припав головой к ее плечу. Обе тихо разговаривали.

Однако какой-то холодок появлялся в тоне Мерседес каждый раз, когда голос девушки при имени Фернандо выражал не сочувствие, не дружеское отношение, а нечто большее.