Юрий Винничук - Танго смерти

Тем, кто бежал из лагеря, пришлось жить в канализации восемь месяцев, до 27 июля 1944 года, пока немцы не оставили Львов, а те, кто поселился там раньше, прожили в канализации почти два года. Еду им поставляли львовяне, кто-то приносил даром, а кто-то за деньги, ведь жиды пришли туда целыми семьями и прихватили с собой драгоценности, поэтому могли покупать еду. А когда немцы оставили Львов и все они наконец вышли из темных зловонных подземелий, дети подняли страшный крик: так их поразил шум улицы и ослепительный солнечный свет, теперь они хотели только одного – вернуться обратно в каналы…

Сначала мы с Вольфом укрылись в каналах вместе со всеми, но потом Вольф попросил у кого-то гражданскую одежду, переоделся и навестил маму Ореста. Вернулся с едой, одеждой для меня и для себя и с новостями. Ясь в это время находился в Армии Крайовой, с ним не было никакой связи, Орест – в УПА, но мама Ореста имела с ним связь через Люцию. Ночью мы выбрались из канала и отправились к Винниковскому лесу, в условленном месте нас ждала Люция, она отвела нас в партизанский лагерь. Там я встретил еще нескольких львовских жидов, из тех, что восстали в лагере. Но самая большая радость была, когда мы обнялись с Орестом. Мы смеялись и плакали, я по сестре, а он по любимой…

Когда нас с Вольфом принимали в отряд, командир удивлялся, что немец идет в партизаны, но ему рассказали, кем был отец Вольфа, и он уже не возражал, только велел, чтобы мы выбрали себе новые имена. Я сказал: «Соломон». А он: «А почему не «Царица Савская?» А я говорю: «Потому что Соломон». А Вольф, естественно, стал Волком. У нас было несколько схваток с немцами, а накануне вступления большевиков во Львов бойцы АК подняли восстание против немцев и выбили их из многих районов, чтобы захватить власть в городе раньше большевиков, но они были вынуждены отступить в лес. Тогда, собственно, мы и встретились с Яськой. Его отряд был разгромлен большевиками, сам Яська был ранен в ногу и не мог идти. Люция забрала его в село, а когда он подлечился, фронт уже был далеко, Яське не оставалось ничего другого, как присоединиться к нам. Потом были бои с энкаведистами, в 1947-м мы решили прорываться через Карпаты на Запад, но приближалась зима, мы разбились на отдельные группы и засели в укрытиях. Зимой партизанить было невозможно, следы выдавали нас. Так мы и оказались все четверо в одном схроне. У нас теперь было много свободного времени, чтобы пообщаться.

День, когда мы должны были погибнуть, приближался так, как приближается любой день смерти, с той лишь разницей, что мы этот день предчувствовали очень четко и готовы были к его приходу, мы знали, что умрем, что нас убьют или мы сами себя убьем, чтобы не отдаться им в руки. Сидя в схроне, заметенном снегом, в тепле и уюте, мы чувствовали себя как глубоководные рыбы на самом дне моря. Иногда по вечерам, когда сеял снег и скрывал следы, мы выходили из схрона наружу, тогда-то и подъехал на подводе местный лесник и обнаружил нас. Он сразу догадался, кто мы. Орик его остановил и предупредил, что если он нас выдаст, то другие партизаны за нас отомстят. Лесник клялся и божился, что не скажет никому ни слова, и мы его отпустили. А через несколько дней мы услышали лай, энкаведисты окружили нашу землянку и требовали сдаться. Даже привели с собой матерей Орика и Яськи, чтобы те уговорили нас. Обещали амнистию, но мы знали, что это неправда, что нас или приговорят к расстрелу, или дадут двадцать пять лет лагерей. Тогда Орик и сказал: «Мы так долго не могли смириться с поступком наших отцов, которые выбрали смерть вместо предательства, и вот теперь сами оказались перед выбором: смерть или неволя». Но мы не дискутировали на эту тему. Мы знали, что выбор у нас один. Я заиграл «Танго смерти», а потом прогремел взрыв, я потерял сознание. Очнулся уже на снегу, энкаведисты рыскали в схроне в поисках документов, но мы их успели сжечь. Когда меня подняли и положили на носилки, я увидел обеих матерей – они лежали с простреленными головами. Но и они перед смертью услышали мою игру на скрипке.

– То была эта скрипка? – спросил Ярош, кивая на скрипку, лежащую на диване.

– Нет. Эту я спрятал под полом, когда нас выселили из квартиры. А то была скрипка, на которой я играл в концлагере, мне ее подарил Куба Мунд. К сожалению, ее уничтожило взрывом… Ну, а потом мне дали двадцать пять лет лагерей, из которых я отбыл десять. А после этого еще пять лет прошло, прежде чем мне разрешили вернуться во Львов. Мне пришлось снимать жилье, потому что моя квартира была занята. К счастью, та семья, которая там поселилась, прониклась моей судьбой, и когда хозяину предложили работу в Киеве, он срочно прописал меня у себя. Вот так я снова оказался дома.

Ярош, выходя от Милькера, столкнулся на лестнице с Яркой, она уже не пыхала гневом и даже улыбнулась ему.

– Он на вас возлагает большие надежды, – сказал Ярош девушке.

– Я знаю. Но мне не хватает выдержки. Кроме того… кроме того, когда я играю это танго… – Девушка вздохнула и покачала головой, словно собираясь с мыслями. – Когда я играю его, со мной творится что-то невероятное… мне кажется, я исчезаю, растворяюсь в пространстве, и тогда становится так страшно… последний раз я будто поднялась в воздух и раскачивалась там на невидимых паутинках… а когда попробовала закричать, то не смогла издать ни звука… хотя все это время непрерывно играла.

– Да, – кивнул Ярош, – мне знакомо это ощущение.

– Вы слышали мое исполнение?

– Нет, я слышал танец дервишей.

– Какая связь между танцем дервишей и танго?

– Все, что их объединяет, – это те двенадцать нот, которые можно встроить в любую мелодию или танец. А эффект будет одинаковый.

– Но мне страшно. Такое чувство, будто что-то должно произойти, что-то удивительное, что-то увлекательное, но вместе с тем ужасное.

– У меня тоже такое же ощущение. Но, похоже, обратного пути нет. Встреча непременно состоится там, где цветет гашгаш, под тенью его.

– Что это значит? – удивилась девушка. – Что такое гашгаш?

Но Ярош уже спускался по лестнице.

Ярка застала Милькера за поливом маков. Увидев ее, он приветливо улыбнулся и сказал:

– Да, не хватает только выдержки, детка. Только выдержки. А награда не заставит себя ждать.

– Какая награда? Не нужна мне никакая награда. Этот ваш профессор какой-то чудак. Что-то сказал мне… о каком-то гашгаше…

– Гашгаше?

– Он еще отбрасывает тень… и, мол, в той тени…

–…состоится встреча?

– Именно так. Что это значит?

– Я же говорю – лишь выдержки вам недостает. И не более. А встреча состоится… должна состояться… Я чувствую это. Совсем скоро. Можно я вас угощу чаем? Прежде чем мы отправимся с вами в город…

– Снова играть для людей?