Том Шервуд - Серые братья

Это было неописуемо. Снизу не раздалось ни одного выстрела. Не выстрелил и мушкет Бэнсона. «Сдуло порох с полки!» – подумал он и, схватив другой мушкет, снова приложился и выстрелил. Вернее, попытался. Кремень высек из стальной пластины-огнива отчётливый снопик искр, и они, шипя, упали на ниточку пороха – но упали словно в песок. Выстрела не было.

– Спускайте оставшихся, – повторил Йорге. – Стрельбы не будет.

– Порох не загорается! – дрогнувшим голосом произнёс Бэнсон.

– Да, – сказал Йорге, стоя с поднятыми руками. – И не загорится.

Сова, ошалело захохотав, метнулся на гребень, схватил двоих детей подмышки и легко запрыгал вниз, вниз, мимо удерживающих канат матросов. Йорге стоял, не шевелясь. Распростёртые руки его мелко-мелко дрожали. Чёрные люди внизу, взмахивая ножами, разрезали пороховницы, меняли порох на полках. А Бэнсон уходить не спешил. Оскалив зубы, он почесал пулевой шрам на щеке и, с этим зловещим оскалом, наклонился и поднял арбалет. Вставил плечевой упор, приник глазом к прицельной раме – и нажал скобу. Внизу, среди чёрных загонщиков, нелепо взмахнул рукой и опрокинулся навзничь маленький человек. Чёрные фигурки облепили его, как муравьи. Подняли, понесли.

– А теперь иди, Бэн, – сказал, не двигаясь, Йорге. – Крикнешь мне, когда все будут в шлюпках…

Когда шлюпки отплыли, загонщики всё-таки показались на кромке высокого берега. Встали в линию, подняли мушкеты. Но проверить, будут ли они стрелять теперь – не пришлось. С борта «Марлина» залпом ударили две пушки. Заряжены они были не ядрами, а картечью. Людей, стоящих на гребне, на миг закрыло пыльным облаком, поднятым ударившим в камни свинцом. Когда облако рассеялось, на гребне уже не было никого.

– Хранишь ли ты моё письмо, Бэнсон? – спросил мастер Йорге.

– Ну конечно. В самом надёжном месте: в арбалетном футляре.

– Прошёл год.

– Даже чуть больше. Я всё помню, мастер. Через два года распечатаю. Пятого сентября.

– Слышу по голосу, – произнёс, глядя в бескрайнее море, Йорге, – что ты улыбаешься. Отчего?

– Принц Сова сказал, что мы ввязались в драку, в которой нам не уцелеть. А ваше письмо обнадёживает. Это значит, что два года я ещё проживу.

– Холодно, – зябко повёл плечами старик. – Идём-ка в каюту.

Они спустились вниз.

– А ты и вовсе легко одет, – заметил Йорге. – накинул хотя бы свою куртку. Хорошая куртка, большая.

– Да, – кивнул Бэнсон. – Такого размера одежду шьют лишь на заказ. У нашего «скупщика краденого» позаимствовал. Рукава вот только узки оказались. Лопнули рукава.

Они вошли в каюту.

– Я думаю, – улыбнулся Йорге, и глаза его блеснули из-под белых кустистых бровей, – рукава можно как-то поправить.

Он сел за свой стол, всё так же заваленный книгами. Наклонился, вытащил из-под скамьи узкий и длинный сундук. Расчистил на столе место, сложив книги в две высокие стопки, и выложил изъятый из сундука длинный свёрток – толстый, коричневый. Развязал стягивающую свёрток каболку – и подал Бэнсону. Бэнсон развернул свёрток, встряхнул. Длинный, до самого пола, кусок прекрасно выделанной медвежьей шкуры. А Йорге между тем разложил на столе хорошо знакомые любому портному предметы: бритву, ножницы, полоску войлока с утопленными в него иглами, несколько мотков ниток – конопляных и шёлковых.

– Вот тебе новые рукава, – сказал довольно старик. – Давай свою куртку, будем выпарывать старые.

Через полчаса в каюте ярко горели четыре свечи, громко хрустели ножницы, выкраивая линии будущих швов.

– Чудеса! – произнёс Бэнсон, откладывая в сторону шкуру и ножницы и подвигая к себе бритву и куртку. – Шкуры – ровно на два рукава. Как будто мерку с меня снимали!

– А я её для тебя и готовил, – бесстрастным голосом сказал Йорге.

– Это что же, – озадаченно проговорил Бэнсон. – Вы знали, что я встречусь с вами, и что у меня будет куртка с лопнувшими по шву рукавами?

– Точно не знал. Но догадывался.

Бэнсон покачал головой, улыбнулся. Принялся распарывать шов.

– Мастер Йорге, – сказал он вдруг, опустив куртку с наполовину взрезанным плечом на колени. – Помните, год назад, так же, на корабле, вы сказали Альбе «прощай»? Он ещё удивился, что не «до встречи».

– Да, помню.

– И вы сказали, что смерть подошла очень близко. Альба сказал, что это была хорошая, честная жизнь. А вы произнесли слово «бесспорно». Выходит, вы тогда видели, что дни Альбы уже сочтены? А он – не видел? И вы имели в виду его хорошую, честную жизнь, а он говорил и думал о вашей ?

– Да, Бэнсон. – Именно так.

– А откуда… Если мне позволено будет спросить… Откуда такая способность предвидеть? Не могли бы вы рассказать о себе – вот как рассказывали мне о мастере Альбе?

– История долгая, Бэнсон. Расскажу, если хочешь. Только приготовься к пространным паузам: мне придётся многое вспоминать из весьма далёкого прошлого. Мне придётся даже вспомнить своё настоящее имя.

– Как же вас звали в том вашем прошлом?

– Меня звали аббат Солейль.

Два молодых человека, верхом на осликах, неторопливо, оберегая, насколько возможно, капюшонами лица от дорожной пыли, приближались к конечной цели своего путешествия.

– Масс а р, – сказал негромко один из них, с трудом разлепив покрытые пылью губы.

Он был в балахоне монаха-францисканца.

– Наконец-то! – хриплым шёпотом отозвался второй, в одеянии монаха-иезуита. – Как я измучился!

– Но согласись, – улыбнулся его товарищ, – не пристало роптать, когда рядом есть кто-то измученный вдвое больше.

– Это ты, что ли?

– Нет. Ослики.

Массар, довольно большой город белел невдалеке полосками крепостных стен, дрожащих в струях знойного летнего марева. Когда-то он был размещён на плоской возвышенности между двумя реками – одной широкой, другой – поуже. Но теперь, наплодив новых людей и наставив новые – не дома даже, а целые улицы и кварталы, – выполз на противоположные берега обеих рек. Он вынес даже за границу нового, гораздо более пространного кольца каменных стен небольшую речную пристань с длинными, под одной общей крышей, складами, и унылую стайку ветряных мельниц, крылья которых, по причине отсутствия хорошего ветра, медленно покачивались из стороны в сторону, не совершая и четверти оборота.

– Какая жара, – с усилием произнёс иезуит. – Интересно, что нам дадут сейчас в приёмной епископа – воды или местного вина?

– Да, – откликнулся францисканец. – Интересно.

Он сполз со спины своего осла и пошёл, сладко постанывая, неуклюже переставляя закаменевшие ноги.

– Жалеешь осла? – не без иронии поинтересовался иезуит.