Том Шервуд - Серые братья

– И осла жалею. До города – не больше мили, вполне дойду и своими ногами. И перед епископом хочу выглядеть бодро. Я ведь до сих пор не знаю, зачем меня вызвали.

– А я – зачем меня вызвали – знаю. И напускная бодрость мне не нужна. Пусть видят, что я смертельно устал. Вина бы мне, – холодного, из погреба, – и в келью. Отлежаться до ужина.

В воротах их встретил опирающийся на алебарду, страдающий от жары стражник.

– Пошлину, – тяжело дыша, сказал он, – дорожную.

– Денег нет, – сказал францисканец. – Я – нищенствующий монах. Вот грамота епископата. Я вызван в Массар, я не путешествую.

– Осла оставишь в залог, – с досадой махнул рукой стражник, привыкший такие объяснения выслушивать десятками в день. – И ты тоже!

Он повернулся к юноше-иезуиту. Но тот, явно не намереваясь слезать, тоже достал и развернул свою грамоту. Он держал её не вертикально, когда можно читать написанное, а боком, разведя в стороны и придерживая руками два свивающихся края. В этом был вызов, и стражник, наливаясь сердитостью, шагнул, и протянул уже руку, чтобы выхватить грамотку и прочесть – куда и к кому едет этот невежливый юный монах. Шагнул – и вздрогнул вдруг, как ошпаренный, и отдёрнул испуганно руку. Да, ему и не нужно было читать чернильные чёрные строки. Достаточно было увидеть инквизиторскую печать.

– Прошу, прошу, – торопливо забормотал он, – святые отцы! Проезжайте! Простите, что допустил заминку… Что задержал… Приёмная епископа – розовый дом в самом центре города… Проезжайте!

В молчании двое монахов добрались до приёмной. Передали ослов выбежавшему расторопному конюху, и вошли в прохладный и тёмный и, на первый взгляд, бескрайний, с колоннами, высокий и гулкий холл. Здесь молчаливый секретарь взял их бумаги и, жестом предложив сесть, удалился. Путники, доковыляв до скрывающихся в тени лавок, сели и, с одинаковым блаженным стоном вытянув ноги, взглянули друг на друга и обменялись улыбкой. Как нелёгок был путь! Как хорошо, что он наконец-то закончен!

Зная, как велик и важен тот, к кому они приехали, юноши приготовились ждать и час, и два. Но события пошли не так, как предполагалось. Послышались звуки торопливых шагов – и в холл вышел сам епископ! В мантии с золотой отделкой, полный, с мясистым и красным лицом – и, на удивление, отнюдь не старый. Приехавшие торопливо вскочили и, упав на колени, коснулись лбами холодного мрамора.

– Встаньте, дети мои! – величественно произнёс епископ, протягивая руку для поцелуя. – Кто из вас – Вениамин?

– Я, ваше преосвященство, – ответил, целуя пухлую длань, францисканец.

Да, здесь было иначе, – не так, как у ворот. Качнулись весы, определяющие значительность персоны, в обратную сторону. Епископ, не обращая внимания на снабжённого инквизиторской печатью иезуита, прикоснулся к плечам и поднял с колен францисканца.

– Вениамин Сол е йль! – сказал он преувеличенно-радостно. – Так вот ты каков!

И, отступив на шаг, положил одну руку поперёк объёмного живота, а вторую поднял от локтя вверх и выставил палец:

– Следуй за мной.

И увёл нищего францисканца в свои кабинеты. К иезуиту же подошёл невзрачный служитель и поманил куда-то в сторону, в низенькую, неприметную дверцу.

Холл был настолько высок, что вверху, под потолком, по всему периметру тянулся балкон – и не один, а в два яруса. На нижнем из них, невидимые, – в тени, вверху, – стояли двое людей и молча наблюдали церемонию встречи.

– Кто этот юный Солейль? – поинтересовался один из них, когда холл опустел.

– Ты имеешь в виду, почему наш епископ так к нему ласков? Редко посещаешь библиотеку, брат Г у фий. Ты ведь имеешь доступ к переписке. И, если бы ты, вместо того, чтобы направлять свои стопы вниз, к палачу, в подвалы, устремлялся бы вверх, в библиотеку, к бумагам – ты б сейчас знал, что Вениамин Солейль – молодой богослов. Образованный. Одарённый. Имеющий блестящую манеру изложения. Его компилляции [21]из ранних римских философов, а главное – комментарии к ним наделали много шума два года назад. Стали искать, кто этот премудрый Солейль, этот старец полузабытого маленького монастыря, и нашли – семнадцати лет юношу. Повосхищались бы и забыли – но вдруг недавно пришло из Ватикана письмо. Сам Папа обратился к епископу с требованием прислать к нему юного богослова – и незамедлительно.

– Ах, вот как?! Подожди, подожди… А епископ назначен в Массар недавно, и, между нами, мечтать не смел о таком счастье, – и между нами же – это место мечтал занять главный инквизитор Массара, – так епископ теперь лижет ватиканскую руку при каждом удобном случае и с подобострастием! Думаю, что просто так он этого Солейля в Рим не отпустит!

– Совершенно правильно думаешь. Опять же – о пользе чтения епископской переписки: до того, как Солейль покинет наш благословенный город, его возведут в сан аббата.

– Аббата?! В девятнадцать лет?! И Ватикан утвердит?

– Более чем вероятно, что не просто утвердит. А вернёт его сюда с небывалым повышением. Потому что… – Открывающий тайны пригнул голову и снизил голос до шёпота: – потому что прошёл слушок, что этот Солейль – Папе сын .

– Ка-ак?! Ведь Папа девятнадцать лет назад… находился под целибатом, обетом безбрачия! Что ты говоришь, брат Марцел?

– Ну, все мы люди, брат Гуфий. У всех у нас слабости.

– Вот, значит, как… Нужно свести знакомство с этим Вениамином. А кто второй?

– Родственник.

– Чей родственник?

– Ничей.

– Ах, родственник [22] ! Ну, а зачем епископ его-то вызвал?

– Ты же сам сказал, что его место мечтал занять главный инквизитор Массара. Представляешь, как неуютно живётся епископу при таком «приятеле»? Вот епископ, – о, он оказался прекрасный политик! – собирает в провинциях молодых и «голодных» «родственников» и делает им завиднейшую карьеру: наделяет полноправными инквизиторскими полномочиями, да ещё с переводом в крупный город. Теперь – это его цепные псы в ведомстве главного инквизитора.

– А что же наш главный? Мирится с этим?

– Так ведь епископ увеличивает его аппарат, а не на оборот. Попробуй-ка прояви недовольство!

– А этот новый «родственник» – ведь слишком молод. Какие у него могут быть способности?

– О, он способен. Обладает мощным умом. Хитрым, коварным. Мастер полемики. Любого еретика через минуту допроса заставит оправдываться. И – волчья хватка. Знаешь, как зовут его?

– Как?

– Иерон и м Л ю пус [23] .

И Вениамин Солейль, юный аббат, отбыл в Рим, по высочайшему требованию Ватикана. А его недавний друг и попутчик остался в Массаре. С первых минут своего пребывания в епархии он был замкнут и молчалив, – иногда даже не замечал здоровающихся с ним и не отвечал на вопросы: мелькающие чётки в его подвижных, аристократически тонких пальцах сообщали всем окружающим, что он непрестанно читает молитвы. Юный иезуит тоже побывал на приёме у епископа, и был облагодетельствован так, что ему позавидовали бы тысячи и тысячи «родственников», – все те, кто из панического страха перед инквизицией неустанно помогали ей – с рвением, напоказ. Да, Иероним Люпус сменил балахон иезуита на чёрное инквизиторское одеяние и получил должность секретаря трибунала – не где-нибудь, а в Массаре. Но он не был счастлив! То есть совершенно не был, ни на йоту. Он мало ел и почти не спал. Он исправно посещал молельные службы, исправно вёл протоколы допросов, – и ждал, ждал. После аудиенции у епископа он подал письменное прошение о встрече с главой инквизиторского трибунала. Муравей, букашка осмелился написать льву. День за днём проходили без какого-либо ответа, и молчун-секретарь измучился так, что вокруг глаз его легли чёрные тени. Он приобрёл даже некую скорбную трагичность аскета, – и это заметил случайно оказавшийся рядом Сальвад о ре Вад а р, прелат Ватикана, глава инквизиторского трибунала в Массаре. Оцарапанный затаённым неистовством, блеснувшим из чёрных глазниц, он поинтересовался у служащих, кто этот молодой инквизитор. Его тотчас уведомили, – и он вспомнил о письме, на которое до сих пор не собрался ответить. И самое трудное, почти непреодолимое в том, что задумал новичок Иероним, свершилось: его пригласили к Вадару.