Хуан Гомес-Хурадо - Легенда о воре

- Послушай, Хосуэ, - сказал он во время передышки. - А что если я научу тебя говорить?

Негр поднял голову от тарелки с бобами, которые только что разнесли, и повернулся к Санчо. Он нахмурился и смотрел на него с укором, словно решив, то юноша насмехается, что он считал несправедливым. Хосуэ медленно приоткрыл рот и продемонстрировал Санчо отрезанный язык. Тот подавил гримасу отвращения при виде той жестокости, которую кто-то совершил с бедным рабом, но не отвел взгляд.

- Не обязательно иметь язык, чтобы разговаривать, Хосуэ. Хватит и рук. Ведь руки-то у тебя есть, правда?

Хосуэ поднял две огромные, похожие на окорока ладони, которыми заканчивались его руки. Они были очень светлыми, почти белыми, и твердыми, как дерево, из-за постоянного трения о весло. У Санчо тоже начали появляться подобные мозоли.

- Я покажу тебе, как говорить с помощью рук, Хосуэ. Смотри внимательно, хорошо?

Санчо показал на себя пальцем.

- Это означает "я". Повтори.

Хосуэ несколько секунд не двигался, и Санчо боялся, что он не захочет выполнить его просьбу или, что еще хуже, умишко у него, как у пасущегося на полях скота, он часто слышал подобное мнение о представителях этой расы. Лицо негра оставалось всё таким же спокойным, но он подчинился, повторив жест Санчо.

Тот призадумался, прежде чем показать следующее слово, а потом схватил левую руку с тыльной стороны правой.

- Это означает "иметь".

Хосуэ повторил жест, на сей раз сразу же.

Следующее слово можно было изобразить по-разному, хотя Санчо предпочел сделать это по-своему, не так, как это обычно показывали. Он положил первую фалангу указательного пальца правой руки на третью того же пальца левой, подняв обе руки.

- Шпага.

Потом он раздвинул ладони напротив друг друга, оставив между ними расстояние примерно в половину ширины плеч.

- Большая. А теперь повтори всё вместе.

- Этот придурок никогда тебя не поймет, - расхохотался за спиной Мертвяк. - Ты просто теряешь время. А у тебя его и так осталось мало.

Санчо проигнорировал его и посмотрел на Хосуэ. Что-то в лице раба изменилось, его выражение уже не было прежним. В нем был страх или, может быть, ожидание. Санчо не мог различить. Он снова подумал, что ничего не получится, но негр вдруг без запинки показал все знаки:

"У меня есть большая шпага".

- Видишь, Хосуэ? Ты только что заговорил.

Хосуэ смотрел на Санчо с удивлением и восхищением. В это мгновение Ворон свистнул, и каторжникам снова пришлось раздеться и налечь на весла.

Тогда-то и начали происходить приятные вещи.

Во-первых, Ворон перестал воспринимать Санчо как основную мишень, и всё потому, что кто-то совершил еще больший грех, чем неповиновение юноши. Один из новых каторжников, которых погрузили на борт в Махоне, получил пару ударов и вместо того, чтобы молча их снести, повернулся и схватил хлыст, вырывая его из рук Ворона. Это были машинальные действия, чистый инстинкт самосохранения, и он тут же выпустил хлыст, но подобного надсмотрщик совершенно не переносил. Он замахнулся, найдя новый объект для холодной и жестокой мести, каким раньше был Санчо. Юноша почувствовал облегчение, хотя его мучило чувство вины и сострадания к несчастному, занявшему его место.

Во-вторых, Хосуэ принял изобретение Санчо со всей серьезностью. С той секунды, когда негр смог изобразить с помощью знаков первую членораздельную фразу, его охватила своего рода лихорадка. Каждую свободную минуту он посвящал овладению основами нового языка. Поначалу дело продвигалось медленно, поскольку многие слова ни на что не были похожи, и относительно них еще нужно было прийти к общей точке зрения. Как обозначить слово "жизнь" или "рассвет"? С расширением словаря ему стало не хватать рук.

Несколько уроков они не могли сдвинуться с места, пока Хосуэ не пришла в голову идея прибегнуть к другим частям тела. Например, ласково провести по лицу, чтобы обозначить красоту или нарисовать круг на груди, чтобы обозначить доброту. Шли дни, и Санчо начал понимать, что в громадным черепе негра таился глубокий и мудрый ум, придавленный, как и его собственный, грузом тоски и одиночества.

Фундаментом их нового языка стала история жизни Хосуэ. Им понадобилось несколько недель, чтобы полностью ее выяснить, поскольку многие слова требовали уточнений с помощью двух-трех других, но они добились своего, и Санчо никогда в жизни не ощущал такую гордость. Ни когда правильно отвечал на вопросы брата Лоренсо, ни когда впервые срезал кошелек. Эти прочерченные в воздухе знаки были настоящим восстанием против тех, кто вырвал у негра язык и сковал его цепью.

"Я родился далеко отсюда".

- В Африке, - уточнил Санчо, когда негр составил первую фразу, но Хосуэ лишь пожал плечами. Для него это название ничего не значило, хотя он многократно его слышал из уст испанцев. Он знал свою землю, хотя Санчо так и не понял, как она называлась, потому что не знал, как передать с помощью рук имена.

"Я жил с родителями и четырьмя братьями. Тогда я был маленьким. Теперь высокий", - объяснил он, показал высоту, которую Санчо интерпретировал как мальчика лет девяти, хотя в случае такого громадного человека, он мог быть и гораздо моложе.

Запинаясь и оставляя много прорех в рассказе, Хосуэ поведал, как ночью в его деревню вошли работорговцы. Их было много, с гораздо лучшим оружием, чем у его родных. Его отец был великим воином и смог убить двух или трех захватчиков, но следующий пустил ему пулю в спину. Хосуэ оказался в деревянной клетке. Потом его заковали в кандалы, посадили на корабль и продали в доках Севильи, как и многие тысячи рабов до него и тысячи после. Негр рассказывал об этой части своей жизни холодно и отстраненно, включая то, как в первую же ночь ему отрезали язык, потому что он не прекращал плакать.

На его лице отразились какие-то эмоции лишь когда он рассказывал о том, как оказался в этих стенах. Больше одиннадцати лет он работал водовозом у одного севильского торговца, занимавшегося тем, что покупал рабов и отправлял их по городу с мулом и несколькими кувшинами воды.

Санчо ежедневно сталкивался на улицах с водовозами, а иногда даже бросал мараведи в жестяную кружку, которую все они носили, и делал пару жадных глотков приятной на вкус жидкости. В городе вроде Севильи, где многие работали на жаре, а летняя температура напоминала адские котлы, это было прибыльное дело, особенно если не приходилось платить работникам.

Когда те становились слишком стары или больны для работы, хозяин освобождал их "из христианского милосердия", что на практике означало, что он больше не отвечает за их жизнь. Только что получившие свободу рабы умирали на тех же улицах, где собирали монеты, обогащавшие их хозяина. Однако иногда судьба давала сдачи тем, кто играет в подобные игры. Хозяин Хосуэ столкнулся с тем, что пятеро из восьми его рабов разом заболели. Негр не сумел объяснить Санчо, чем именно, но за несколько дней все они умерли.