Николай Дмитриев - Желтый саквояж

Один из них, уже поседевший, пожилой, одетый в форму австрийского образца, наверно, сохранившуюся у него ещё с мировой войны, держался несколько впереди остальных, приложив ладонь к козырьку «мазепинки», умело отдавал честь, приветствуя новоприбывших вояков-добровольцев.

Парад кончился, последовала команда отдыхать, и все занялись каждый своим делом. Большинство, разобрав оставленные под деревьями мешки, подкрепились кто чем и завалились спать. Другие же, и среди них Дмитро, принялись разгуливать по лагерю, высматривая, что тут и как.

Было ясно, что лагерь временный. Под деревьями прятались построенные из веток курени и русская военно-штабная палатка, у входа в которую стоял часовой. Тут же, только чуть в стороне, была и сорокопятка [259] 45-миллиметровая противотанковая пушка. , возле которой толпилось с десяток хлопцев.

Дмитро тоже пошёл к пушке, но не успел он приблизиться, как боец, возившийся у замка сорокопятки, поднял голову и удивлённо воскликнул:

— Ты дывысь… Дмитро! Ты что тоже пришёл со всеми?

— Остапе?.. Ты ж бач [260] Смотри. , и ты тут, — обрадованно воскликнул Дмитро, кидаясь навстречу.

Братья обнялись и с минуту, стоя рядом, восторженно хлопали друг друга по плечам. Наконец Дмитро что-то вспомнил и, освободившись из дружеских объятий, сунул руку за отворот мундира.

— Погоди, брате… Тут в мене для тебя кое-что есть…

— И что же? — заинтересованно спросил Остап, увидев маленький бумажный свёрток, который Дмитро достал из внутреннего кармана.

— Дывысь сам, — и Дмитро передал брату пакетик.

Остап развернул бумажку и увидел колечко. Он недоумённо покрутил его в руках, заметил пробу и удивлённо спросил:

— Золотое?.. Откуда оно у тебя?

— Это Ривка передала, — Дмитро вздохнул. — И ещё просила передать, що кохае [261] Любит. тебе.

— Что, сама Рива?.. — Остап недоверчиво посмотрел на брата. — А где же ты её видел?

— В колонне, — Дмитро потупился. — Як евреев с гетто выводилы, я в оцеплении був. А вона мимо шла и мене побачила… [262] Увидела.

— Это когда их всех на расстрел вели?.. — до сих пор безмятежно улыбавшийся Остап побледнел. — Так, значит, и ты там был?

— Ни, не був, — Дмитро отрицательно мотнул головой. — Я только биля дороги стоял, як выходилы…

— Как же так?.. — Остап растерянно посмотрел на Дмитра. — Рива ж мне говорила, что с дядей своим в Одессу уедет. Да я и сам видел, как они в поезд садились…

— Ну, значит, не доехала она до той Одессы, — пожал плечами Дмитро. — Всякое могло быть…

С полминуты Остап стоял, как оглушённый, и вдруг, схватив брата за плечи, остервенело затряс.

— Почему… Почему ты ей не помог?..

— Та як? — Дмитро попытался вырваться. — Там же скризь [263] Везде. охорона була…

— Охорона, кажешь?.. Ах ты ж сволото! — и, не удержавшись, Остап в сердцах влепил брату затрещину.

— Да ты що, сдурел?.. — Дмитро вырвался и, не стерпев несправедливой обиды, крикнул в лицо Остапу: — А ты сам почему её на спас?

— Я?.. — Остап на секунду опешил и, словно пытаясь оправдаться, забормотал: — Да откуда мне было знать, что она не уехала? Зяма, гадёныш, не сказал тогда, что Рива там, в гетто…

Дмитро понял, что Остап вспомнил давний разговор возле сложенного евреями штабеля горелого кирпича и, догадавшись, что у брата какие-то свои счёты с Зямой, попробовал его успокоить:

— Ну чего ты, чего?.. Ничего не зробыш, так сталося… [264] Так получилось.

— Получилось, говоришь? Нет, если б не тот Зяма… — Остап зло выругался и безнадёжно махнул рукой. — Ну и чёрт с ним, жидёнышем, расстреляли, наверное, вместе со всеми…

Дмитро хотел было сказать, что Зяма жив и, может быть, даже спасся, так как он сам помог ему спрятаться в «Школе робитнычей», но, побоявшись снова схлопотать оплеуху, смолчал…

Трёхтонный «оппель-блиц» с жёлтым горшком, намалёванным на борту кабины, увозил группу Соколова из города. Час назад лейтенант встал ногой на скат и, залезая в кузов, одним прыжком перемахнул через борт, после чего грузовик, так и не глушивший мотор, немедленно тронулся.

Через сожжённое предместье Жидувка «оппель» вырвался в район хуторов и, основательно попетляв просёлками, достиг Ближнего леса. Сейчас автомобиль, включив на полный свет фары, ехал полузаросшей просекой, всё дальше углубляясь в непролазную чащу.

До партизанского маяка оставался ещё примерно час пути, и у лейтенанта было время вспомнить бурные события последних дней пребывания в городе. Тогда, сразу после предательства Соснюка, встал вопрос, как быть дальше, и лейтенант принял было решение уходить немедленно, но приказ, переданный из отряда, задержал группу ещё на неделю.

Как сообщил ходивший на связь Григорий, захваченный ими оберст, оказавшийся начальником отдела доставки, таки развязал язык и дал сверхважные показания. Выяснилось, что штаб, где служил немец, был занят вопросом применения специального оружия, которое в целях сохранения строгой секретности, не привлекая внимания, небольшими партиями доставлялось на городской склад.

Москва приказала во что бы то ни стало достать образцы, и при детальном обсуждении плана нового захвата было решено не повторяться. Тогда напоенного бимбером до бесчувствия и переодетого в селянское оберста под видом мертвецки пьяного рыбака той же плоскодонкой вывезли из города и доставили на маяк.

Теперь же, когда оберсту пообещали сохранить жизнь и даже переправить в Москву, он дал детальное описание, где и что лежит. Как оказалось, предстояло вывезти специально помеченный объёмистый ящик, а для такого дела имевшаяся в распоряжении плоскодонка никак не годилась, и пришлось, изрядно поломав голову, угнать с рембазы грузовик.

Машине были изготовлены новые документы, заменены номерные знаки, а на борту кабины партизанский художник довольно похоже намалевал жёлтый горшок, который, по словам оберста, был отличительным знаком их службы. И только потом группа захвата, имея подложный пропуск, направилась в город, где её должен был встретить лейтенант со своими людьми.

Въезжал «оппель» как продуктовая машина, и дежуривший у шлагбаума жандарм не только не придирался, а, наоборот, одобрительно посмотрел на лежавшие в кузове мешки. Благополучно миновав пост, грузовик подъехал к вокзалу, где у сквера его уже битый час нетерпеливо дожидались Григорий и лейтенант Соколов.

Тормоза скрипнули, «оппель» остановился, и из кабины неожиданно выглянул сидевший там немецкий офицер. Лейтенант непроизвольно дёрнулся, но Григорий придержал его за рукав.

— Спокойно, это наши, — а потом шагнул к подножке и доложил: — Ничего подозрительного не замечено, всё тихо.