Михаил Голденков - Тропою волка

— Ты изменился, — сказала пани Биллевич, счастливо улыбаясь, — твой костюм!

— Плевать! Не до костюмов с туфлями на красном каблуке! — Кмитич на этот раз был в своем привычном литвинском камзоле, меховой шапке с ястребиными перьями и уже не смотрелся, как в Вильне, светским франтом. Алеся же вновь надела платье, в котором была в Вильне — это был ее лучший наряд.

— Таким ты мне нравишься даже больше! — говорила Алеся Кмитичу, гладя его по плечам светло-коричневого камзола, и ее таза светились счастьем. — Я только что из Россиен. И прямо сюда! Вильно! О, это ужасно! Но как ты думаешь, что-то изменится?

— Конечно! Теперь мы выбьем их из города! Сейчас в казне гетмана грошей больше, чем даже перед войной. Присылают люди. Партизаны отнимают деньги у московитян и тоже шлют гетману. Представляешь, какой-то командир повстанцев, войт Евлев, кажется, прислал целую казну для найма войска числом в тысяч пять солдат, да еще пленного воеводу Ивана Пушкина в придачу! Ну, а как там у вас, в Россиенах? Что говорят люди о всей этой бадье?

— Что? — Алеся, улыбаясь, глядела в глаза Кмитичу. Она словно думала о чем-то своем и даже не слушала его. — Ах, что говорят? Ничего толком не говорят! Городишко у нас маленький, какая разница, что говорят! Говорят: «Miszka su Lokiu abu du tokiu», что значит: «Что те, что другие — один черт», или дословно: «Локис и медведь — одно и тоже».

— А что за локис? — спросил Кмитич.

— Ну, мишка у жмайтов значит бурый медведь, а локис — черный медведь. Но таких уже не водится в Жмайтии. Одно время только здесь локис и обитал. Локисы были больше бурого медведя, темнее окрасом и, говорят, более хищные, могли на человека нападать, тогда как бурый медведь человека избегает всегда. Вот его, локиса, и истребили перестаравшиеся жмайтские охотники. Теперь локиса можно увидеть лишь на гербе Жмайтии. И поговорка тоже сохранилась. Ее часто говорят в тех случаях, когда мы произносим: «Два сапога — пара», ведь локис такой же, в принципе, медведь был, что и бурый мишка.

— Понятно. Значит, для местных мы и шведы одним миром мазаны?

— Выходит, что так.

— Ну, и пусть, раз так. Прав был Януш, говоря, что жмайтам все равно. А что там за шум?

В углу зала раздавались громкие голоса, испуганно вскрикивали женщины…

На этот раз на подписании Унии присутствовали не только представители Литвы и Швеции, были и люди от Хмельницкого. Приехал Иван Володыевский, заявивший, что Русь также желает присоединиться к Унии со Швецией. Были, однако, и те русские из Укрании, кому здесь не очень были рады. Особенно не рад был Иван Володыевский своему кузену Юрию Володыевскому, католику и рьяному защитнику короля Польши и Речи Посполитой.

— Это же сущая измена королю Речи Посполитой! — возмущался Юрий Володыевский, а его православный родственник ему возражал:

— Аты, пане, чи не сам зрадыв свою батькивщину? [3] А ты, пан, не сам ли предал свою отчизну? (укр.) А Берестецька битва! — вспомнил Иван 1651 год и разгром на Волыни казацко-татарского войска, где погибли и семьи казаков. Иван Володыевский обрушился по этому поводу на друга Юрия князя Степана Чарнецкого, «русского воеводу», как тот сам называл себя, воевавшего против своих же, за Польшу, в печальной для Хмельницкого Берестецкой битве. Юрий стал заступаться за Чарнецкого. Темпераментные русины устроили драку прямо на балу. Точнее, драку завязал не в меру взрывной ротмистр Юрия Володыевского, который схватил за грудки Ивана. В свою очередь Володыевский выхватил кинжал, висевший на поясе, и полоснул наглеца по пальцам.

— Моя рука! — взвыл ротмистр. На пол упал его отрубленный палец. Какая-то дама испуганно завизжала и упала в обморок — тугие корсеты не позволяли светским женщинам сильно волноваться. «Маленький рыцарь» Юрий Володыевский — а он и в самом деле был на голову ниже своего кузена — выхватил саблю. Обнажил саблю и Иван Володыевский. Выставили клинки и два товарища подольского князя, кроме раненого ротмистра, упавшего на колени у колонны. Однако охрана тут же развела в стороны забияк, польских русин схватили и бросили в тюремную камеру.

— Пусть остынут, — спокойно отреагировал Януш на протесты Кмитича, что не пристало подольского знаменитого князя держать в сырой тюрьме.

— Ось тепер ми справді перемогли поляків! — шутил Иван Володыевский…

24-го августа из Вильны в радзивилловский обоз в Кейданах выехал царский посол Лихаров. Решился-таки царь на переговоры с гетманом. Посол предлагал Радзивиллу службу «под рукой светлого царя» и обещал сохранить автономию ВКЛ с прежней свободой вероисповедания, как и сохранить привилегии шляхте. Но на гетмана обещания не подействовали. Он отвечал царскому послу по-своему:

— В виленском повете ратные царские люди селян, женщин и малых детей секут всех, да хаты палят… О каких свободах вы мне тут говорите! Какие привилеи?! Вы нас, как косец рожь в жнивне, косите!..

Лихаров печально кивал головой, соглашаясь:

— Так, господин гетман. В тридцати верстах вокруг Вильны — никого. Предлагайте царю-батюшке свои условия. Я ведь человек маленький.

Конечно, гетман был бы полным идиотом, если бы не стал предлагать свои условия. Он хотел мира, но для этого царь должен был вывести свои войска из захваченных городов, выплатить контрибуцию за разорения. Ничего другого либо меньшего Великий гетман, истинный литвинский рыцарь, просто не мог требовать. Не мог, не хотел и никогда бы не стал. Иначе он бы сам назвал себя трусом и предателем.

А вот полевой гетман Гонсевский оказался куда сговорчивей. Он украдкой шепнул послу Московии, что не против создания антишведской лиги вместе с царем. Чем же угодил полевому гетману царь и навредили шведы? Похоже, Гонсевский уже не верил, что московское войско можно остановить силой и победить. Ну, а царь пытался договориться и со шведами. Он слал листы Магнусу Де ла Гарды, настойчиво отговаривая его и шведского короля от притязаний на Литву, обещая взамен не оккупировать Курляндию и Пруссию. Этим московский государь возмущал ливонского губернатора, ибо с таким же успехом король Испании мог требовать у шведов каких-то уступок, взамен не претендуя захватить Лапландию и Финляндию.

Лихаров выехал обратно в Вильну, а с ним вместе отправился и Орда, литвинский парламентер от Великого гетмана. То, что полевой гетман ведет свою игру вразрез с Радзивиллом, стало полностью ясно, когда к группе Лихарова примкнул и Мядешка — человек Гонсевского. Кмитича сей момент возмутил. Он еще до битвы за Вильну видел, что между полевым и Великим гетманами пробежала черная кошка и что Гонсевский постоянно норовит все по-своему сделать. Но тут!

— Вот кого нужно бросить в камеру вместо Володыевского! — говорил Кмитич Янушу. — Разве не видишь, что рядом с тобой стоит человек, держащий за пазухой нож, чтобы в твою спину вонзить при первом удобном случае?!