Михаил Голденков - Тропою волка

— Что же они творят! Что происходит?! Сошли с ума?

— Не горячись, — говорил гетман. Сидя в своем полутемном кабинете, он решил открыть Кмитичу то, о чем раньше не решался поведать:

— Я давно слежу за Пашкой Сапегой, — рассказывал гетман, попыхивая трубкой с янтарным мундштуком. — Помнишь, мы все спрашивали, где же он был первые месяцы войны? А он вел переписку с царем. Оговаривал условия перехода под его «светлую руку».

— Не может быть! — вскакивал со стула Кмитич.

— Теперь поверишь, — усмехался в пшеничные усы Януш, выпуская облако табачного дыма, — у меня там свой человек был, наблюдал за ним да мне докладывал.

— Почему не арестовал его сразу? — Кмитич покраснел от возмущения и гнева.

— Ты прост, князь. И мне это в тебе нравится. Я же мыслил так: ничего у него с царем не выйдет, и прибежит он обратно как миленький. Ведь что такое наша шляхта, пан мой любезный? Сплошное дерьмо! И всех не пересажаешь. За что ты мне нравишься, Самуль? За то, что у тебя понятие «Родина» есть! Тебе сосенка из-под Витебска так же дорога, как твой собственный дом в Гродно. Для Пашки же Сапеги, для Гонсевского, для Паца, родина — это булава полковника, это место полевого, а лучше Великого, гетмана, это их дворцы, с их же задницами внутри! Ведь как многие мыслят? Ну, придет царь, будут они и под царем неплохо жить, как жили ранее, какая, мол, разница! Ан нет, пане, не будут! И вот наш Пашенька Сапега писал листы к царю, писал, пока не понял, что Романов не собирается его провозглашать никаким Великим гетманом Речи Посполитой. У царя такой должности не предусмотрено! Страны такой, Речи Посполитой, вообще не предусмотрено! Царь вообще не собирается никакой Речи Посполитой иметь в своем царстве, как не пожелали прежние цари ни Новгородской, ни Псковской республики, ни Астраханского с Казанским ханств. Понял наш Сапегушка, недостойный своего великого родственника Льва, что царь ему предлагает просто быть одним из рядовых московских дворян, одним из полковников в его пестром, как петушиный хвост, войске. Вот и поджал свой лисий хвост Павлик и прибежал назад. А сейчас место Великого гетмана ему с другого края засветило. Как же! Радзивилл предал короля Польши и Литвы, а я, мол, нет! Дайте мне булаву гетмана, ибо Радзивилл более ее не достоин! Вот так и рассуждает наш с тобой Ян Павел Сапега! Ищет пес, где кость пожирней ему швырнут. К нему бегут и шляхтичи, которые думают не о стратегии вовсе, а о собственной выгоде только, не соображая своими умишками, что когда родина в крови и в опасности великой, то катись и честь, и спесь к чертям собачьим! А ведь за спинами этих шляхтичей люди стоят: простые пахари, цеховики, литвины, русины, жмудины, жиды, татары, немцы литвинские, торговцы, строители, студенты, учителя и печатники, стоят и ждут, когда же их спасут. «Устань, устань, Радзівіла! A ўжо Вільня ня наша!» — процитировал гетман однажды услышанную им с Кмитичем песню местного волынщика, — вот родина! Люди наши! Взывают к нам! Ко мне, к тебе взывают! Что мы все без людей делать-то будем?! — гетман впервые повысил голос, словно обращался к огромной толпе, потрясая трубкой в воздухе. — И вот этим людям не важны твои привилеи, твои булавы и присяги. Особенно, если тот, кому ты присягал, сам же тебя бросил! Они жить и работать мирно хотят, а не ломать головы над тем, благороден ли тот или иной пан или же нет! Правильно ли он поступил по отношению к великому князю или что-то там нарушил, защищая своих граждан!

— Что же нам делать, пан гетман? — Кмитич почти с мольбой уставился на Януша. Радзивилл знал, что делать. Не знал только, как рассказать этому чистому и на удивление не испорченному шляхетскими комплексами парню, который, похоже, предан ему, гетману, как сын отцу. Кмитич, этот единственный человек, которой остался с ним в самую горькую минуту и для страны, и для самого гетмана, может впервые не послушать своего командира. У Радзивилла был план по спасению и страны, и самого Кмитича. Единственным человеком, которого гетман уже не мог спасти, не знал, как можно его спасти, был он сам — человек со славой предателя Речи Посполитой, от которого резко все отвернулись, у которого кроме булавы не осталось ровным счетом ничего. «Мне надо уходить со сцены, — грустно думал гетман, — я есть кость в горле, я мешаю всем, и Кмитичу в первую очередь. Пока Кмитич чист и незапятнан, но еще чуть-чуть — и проклянут его как моего сторожевого пса. Уходить парню надо от меня, да поскорее, да со скандалом, будто поссорились мы…»

Разговор этот происходил в сентябре, когда лагерь Великого гетмана покинул полк драгун. Януш Радзивилл располагал теперь всего лишь двумя тысячами человек. На подконтрольной Швеции территории осталось не больше трех тысяч королевских солдат. И это были все силы новой Унии!

Ну, а главный виновник кровавого торжества — царь Московии, — получив благословение от Никона именоваться теперь и «Великим князем Литовским», в третий день сентября издал указ о своем официальном новом титуле. Теперь он должен был во всех документах и речах называться не иначе как «Наше Царское величество Великий князь Литовский и Белой Росии и Волынский и Подольский». 11-го сентября царь покинул окровавленную Вильну и поехал зимовать в Москву. Вместе с царем уходили и полки центральной армии.

Однако на этом боевые рейды по Литве царских войск полностью не закончились. Последние военные операции того года на территории Литвы, тем не менее, не принесли успехов царю. Еще в августе в Вильну на зимовку пришел Шереметев с семью тысячами ратников и передал командование полками гарнизонному воеводе Семену Врусову. Тот в начале ноября вместе с Баратынским вышел из Ковны на юг, чтобы захватить Брест. По дороге под Белыми Плясками московитяне разбили полки Жигимонта Слушки. После этого московские воеводы разделились: меньшие силы пошли через Одельск и Крынки до Заблудово, а главные силы двинулись через Наров и Орлю, минули Высокое и 23-го ноября вышли к берегам реки Лесной, в нескольких верстах от литвинского Берестья (Бреста).

Здесь их встретили солдаты Сапеги, которые попытались защитить мост через Лесную, но не выдержали натиска и отступили. Переправившись на другой берег, Врусов пошел на Брест, но вновь столкнулся с яростным сопротивлением и, понеся большие потери, отступил от города обратно к переправе. Сапега обошел московское войско и перекрыл отступающему неприятелю дорогу. В конце месяца состоялась очередная битва, и как бы ни отписывался Врусов царю, что одолел Сапегу, на самом деле, понеся большие потери на левом фланге, который был полностью разбит атаками литвинской пехоты и конницы, вновь отступил.

После этого Врусов и Баратынский стали уходить по раскисшей после частых дождей дороге через Беловежскую пущу. Около Нового Двора при выходе из Пущи половину этого уставшего, изнывающего после трудного перехода московского войска разгромили части лидской, волковыской и гродненской шляхты под командованием Яна Кунцевича. Побитые, уставшие и злые царские ратники вернулись обратно в Вильну в сильно поредевшем составе.