Дмитрий Агалаков - Воевода Дикого поля

– Ступайте же, не теряйте времени даром, – еще крепче сжимая кубок с остатками вина, проговорил Вильгельм фон Фюрстенберг. – Но? если вы преступите полномочия, орден проклянет вас, помните об этом! Я знаю: и Польша, и Литва только и ждут, чтобы мы признали их своими хозяевами! Ступайте же, ступайте…

Еще раз отвесив поклон, Готгард фон Кетлер повернулся на каблуках и направился к дверям залы, оставив старого магистра наедине с воспоминаниями и горькими думами о будущем.

Коадъютор Ливонского ордена и впрямь не стал терять времени. Но и всецело придерживаться приказа магистра он тоже не собирался. Заручившись поддержкой первых лиц ордена, за исключением адмирала Филиппа фон Фюрстенберга, 31 мая 1559 года Готгард Кетлер с отрядом избранных рыцарей спешно направился в Вильно, где его уже поджидали польский король и великий князь литовский Сигизмунд II Август.

В посольской зале столицы Великого княжества Литовского хозяин земель великих, пожилой Сигизмунд II в горностаевой накидке и золотой короне объявил своему гостю:

– Господин Кетлер, я буду говорить с вами только в том случае, если вы уполномочены вершить судьбу вашего ордена и его многочисленных земель.

– Вы говорите с преемником Вильгельма фон Фюрстенберга, а значит – с будущим магистром Ливонского ордена, – гордо, но с почтением ответил коадъютор. – Меня поддерживают большинство наших рыцарей. Против – лишь горстка стариков, не желающих мириться с реальностью.

– Ваш ответ меня устраивает, господин коадъютор, – кивнул польский король. – Прошу за стол переговоров.

В тот же день заранее подготовленный документ был подписан. По нему король Польши Сигизмунд II Август принимал Ливонский орден в свою, дословно, «клиентелу и протекцию» и в качестве залога прибирал к рукам всю юго-восточную часть Ливонии. А 15 сентября на протекторат польской короны согласился и независимый до того рижский архиепископ – духовный лидер Ливонского ордена.

17 августа 1559 года Готгард фон Кетлер в сопровождении первых рыцарей вернулся в Феллин и, не в пример прежним визитам, шумно вошел в залу, где по традиции сидел в своем кресле магистр Вильгельм фон Фюрстенберг. Старый бог войны, растративший силы на полях брани, знал уже обо всем – и о самоуправстве его коадъютора, и о предательстве интересов ордена, и о новом хозяине земель рыцарских короле польском…

Группа рыцарей безмолвно остановилась напротив старика-магистра. Дело оставалось за малым. Вильгельм фон Фюрстенберг вперил тяжелый взгляд в своего коадъютора, но тот, как и первые рыцари ордена, недвусмысленно молчал. Тогда магистр потянулся к тощей жилистой шее, точно хотел избавиться от сдавившей ее петли, зацепил сухими пальцами лежавшую поверх черного камзола широкую цепь с крестом. Чуть наклонив голову вперед, Фюрстенберг снял увесистый командорский крест с груди и, чуть задержав руку над столом, высыпал цепь – звено за звеном – на темную дубовую столешницу.

– Я передаю Кавалерский Тевтонский орден Ливонии в ваши руки, коадъютор Готгард фон Кетлер, – ровным голосом произнес он. – Отныне вы – магистр ордена.

– Благодарю вас, – едва заметно поклонился Кетлер. – Вы достойно исполняли обязанности командора ордена и не менее достойно покинули свое место. Мы, – он выдержал паузу, – рыцари ордена, благодарны вам за это.

На том политическая карьера Вильгельма фон Фюрстенберга закончилась, а для Готгарда фон Кетлера – началась. И первым делом новый магистр решил нарушить договор с Русью. Отныне хранителями ордена выступали: на западе – король Польши Сигизмунд II Август и самый крупный феодал Центральной Европы великий князь Литвы, а на севере – Швеция и Дания. Остров Эзель ушел под протекторат датского короля Фридриха II, и тот назначил там владыкой своего брата Магнуса. В отличие от предшественника, проповедовавшего древний принцип: «Умри, но не сдавайся!», Готгард Кетлер придерживался другого: «Поступись частью, чтобы не потерять всего».

Казначея Мусаила Сукина подкараулили в царских палатах, когда тот, задержавшись допоздна, намеревался покинуть Кремль и отправиться в Китай-город по делам сердечным. В доме овдовевшей купчихи Битюговой его ждали блины с икрой, медовуха и обильные ласки. Да не тут-то было! Сильные руки ухватили Сукина за грудь и прижали к стене.

– Тсс! – приблизилось к нему холеное бородатое лицо.

Пискнуть не мог казначей – так сдавило ему грудь. Но чтобы лиходей, да в самом Кремле?! Однако быстро пришел в себя Сукин: пальцы его «лиходея» так и сверкали дорогими каменьями! И у самого царя небось таких не было…

Над ним завис не кто-нибудь, а старший Захарьин-Юрьев – шурин царский.

– Вот что, Мусаил, – зловеще зашептал Данила Романович, крепко держа борта кафтана казначея, – ты это… отдышись пока малость. А то вон ведь как испужался – точно тебя тати в лесу споймали! Даже в темноте видно, сколь побледнел со страху. Аль ты деньги царские таскаешь? Проверим карманы-то, а?

– Все смеетесь, Данила Романыч, – оторопело забормотал Сукин, – а ведь и впрямь напали на меня, аки тать в ночи! Я уж с перепугу забыл даже, как вздохнуть…

Данила рассмеялся, ослабил хватку:

– А ты вспоминай, Мусаил, вспоминай. Нам, живым, воздухом дышать непременно надобно. Это мертвякам оно ни к чему. А ты дыши, дыши пока…

Из темноты вышел и второй Захарьин-Юрьев, младший из братьев, Никита Романович. Так и сверлил взглядом казначея.

– Правду говорят, что не жалуешь ты Адашева Алексея? – спросил старший.

– Отчего ж не жалую? – заторопился Сукин. – Кто напраслину на меня возвел?..

– Стало быть, жалуешь?! – грозно переспросил Данила, тряханув казначея за шиворот.

– Не больно-то жалую, Данила Романыч, да что с того? – вопросом на вопрос ответил казначей. – Мало ли кто кого жалует, а кого нет! Лишь бы государь наш Иоанн Васильевич, царь православный, жив был и здоров…

Сукин знал: эти двое просто так вопросов не задают и, коли прилипнут, легко не отвяжутся. Что-то понадобилось от него двум хитрым братьям, давно желавшим прибрать к рукам Московию через любовь Иоанна Васильевича к их кровной сестренке – царице Анастасии Романовне.

Никита Романович, стоявший тут же, усмехнулся, передразнил казначея:

– «Что с того?» А то, Сукин Мусаил, что время твое настало послужить нам и всему государству русскому.

– Как это? – осторожно полюбопытствовал Сукин.

– А вот так это, – вторил брату Данила. – Ты ведь у нас казной ведаешь? Вот и намекни государю: мол, Алексей Адашев, нестяжатель наш незабвенный, сын лукавого Федора, не просто так с ливонцами примирился. Скажи, что, мол, после того замирения денежка потекла на Русь из Ливонии, да только не в карманы царские, а к первому его министру – любимцу и другу сердечному. Змее подколодной…