Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя

— Это уже любопытно! — воскликнул Енисеев. — Смертных случаев не наблюдалось?

— Бог миловал. Ну так вот, господа, в то незабвенное время, когда я играл в «Гамлете»…

— Бегите! — вскрикнул Лабрюйер. — Бегите отсюда!

И обхватил Стрельского обеими руками.

— Бегу!

— Стойте! — загремел Стрельский вслед Енисееву. — Стойте, несчастный! Когда я играл тень отца Гамлета, я выучился накладывать черепной грим!

Енисеев ухватился за ствол молоденькой липы и так остановил свой бег.

— Какой-какой грим? — в изумлении спросил он.

— Черепной, господа! — с гордостью повторил Стрельский. — Я делал из своей шестнадцатилетней рожи со щеками пухлыми, как задница купидончика, натуральный череп! И я берусь изготовить из вашей образины то же самое!

— Он прав, черт побери! — до Енисеева сразу дошла польза черепного грима. — С такой образиной можно преспокойно слоняться ночью где угодно! На конюшнях ночью дневальничают простые парни. Я не сомневаюсь, что все они прикормлены. Но никому и в голову не придет хватать гуляющий скелет! А как?..

— Углем! У меня и спички есть! — обрадовался Стрельский. — Нужны хотя бы сухие веточки.

Лабрюйеру это показалось забавно, он достал фонарик, и четверть часа спустя чуть ли не в канаве, куда забрались, чтобы огонь не был виден, уже горел крошечный костерок.

Стрельский, получив обугленные палочки, взялся за работу и скоро разрисовал Енисеева так, что Лабрюйер ахнул: череп, натуральный, как в анатомическом кабинете! И даже усы Енисеева, пышные, но какого-то бурого цвета, как и редеющие волосы, не повредили этой иллюзии — Стрельский сумел с ними справиться.

— Хорош ли я собой? — весело спросил Енисеев.

— Вам к лицу. Только руками не хватайтесь.

Тут Стрельский мазнул угольком по физиономии Лабрюйера.

— Стойте, стойте, вот так, вот так! — приговаривал он, трудясь.

— Да вы с ума сошли! — воскликнул Лабрюйер. — Мне-то оно на что?

— Господин Аякс, я этого не желал! — сказал Енисеев. — Вы тоже прелесть какой хорошенький, но я в вашей помощи не нуждаюсь.

— Естественно. Вы и без моей помощи дадите себя пристрелить, — неизвестно зачем брякнул Лабрюйер.

— А теперь, господа, проделайте то же со мной! — потребовал Стрельский.

Вот так и вышло, что оба Аякса разом ударились в бегство и опомнились, лишь пробежав метров двести, там, где забор ипподрома чуть ли не вплотную подходил к железной дороге.

— Надеюсь, не догонит, — сказал Лабрюйер. — Вот ведь чудак.

— Но чудак находчивый.

Они помолчали.

— Тут рядом есть превосходная дырка в заборе, — обращаясь к луне в небесах, задумчиво молвил Енисеев.

— Вы, смотрю, хорошо знаете здешнюю географию.

— Но лучше бы пройти до другой дырки, которая ближе к конюшням и ангару. Мерзавцы вьют свои петли вокруг ангара господина Калепа, в котором стоят три «фармана». Их постоянно совершенствуют по чертежам, которые привозит Калеп, и также подвешивают моторы, которые доставляются с его завода. А чертежи Калепа — обработанные им наброски госпожи Зверевой. Дама-конструктор — вы это можете вообразить? А она — удивительно талантливый конструктор. Не с бухты-барахты наше военное ведомство ей покровительствует. «Фарман» — аэроплан, и без того подходящий для разведки, а она доведет его до идеального состояния. Уже и теперь видно, что он с укороченными крыльями быстр, ловок, увертлив. Я, тайно бывая здесь, делал рисунки и видел, как меняется ее замысел.

Лабрюйер ничего не сказал.

Он уже понимал, кем может быть Енисеев. Но не совсем — кто мерзавцы.

Живя в благополучной Риге, занятый только своими делами, он менее всего беспокоился о политике. И когда при нем толковали о близости войны — не принимал всерьез.

Когда сильные державы объединяются, когда в ответ на появление Тройственного союза, включающего в себя Германию, Австро-Венгрию и Италию, рождается Антанта, сиречь «согласие», и этим согласием связаны меж собой Российская империя, Великобритания и Франция, то всякому ясно — рано или поздно вспыхнет крошечный огонек, кто-то допустит ошибку, кто-то подстроит провокацию, и вдруг вспыхнет огромный пожар. Однако пока это — лишь тема мужских бесед за рюмкой коньяка и трубкой, простой обыватель, а Лабрюйер был именно обывателем, особо не беспокоится.

И вот завтрашняя война тихонько постучала в ворота.

— Это мой аэроплан-разведчик, — сказала она. — Это для меня его готовят, это моя любимая игрушка…

Видимо, тревожные размышления как-то отразились на лице Лабрюйера, невзирая на черепной грим.

— Теперь поняли, почему я не мог раскрыть себя в сыскной полиции? — спросил Енисеев. — Агенты господина Ронге могут оказаться в самых неожиданных местах. Мы знали, что троих — Кентавра, Тюльпана и Альду — отправили добывать чертежи аэроплана-разведчика и его усовершенствованного мотора. Но знали только о троих. Кто поручится, что баба, которая моет в сыскной полиции полы, — не агентесса? Брат Аякс, поймите же наконец — мы готовимся к войне.

— Хотелось бы знать, где сейчас подлец Водолеев, — ответил Лабрюйер.

— Черт их разберет — может, и жив еще…

— Ну, спасибо за компанию, — помолчав, сказал Енисеев и пошел вдоль забора.

Лабрюйер остался стоять.

Он думал о Савелии — актере неплохом, но, как правильно заметил Стрельский, актер милостью Божьей, — не «нутряном», а подражателе. Он думал о том, как легко заманить в ловушку простого человека — достаточно показать раскрытый кошелек. Сейчас Савелий всего-навсего понемногу торговал маленькими секретами кокшаровской труппы — и попался на крючок. Точно так же инспекторы сыскной полиции ловили на крючки мелкое жулье: оказали тебе услугу, закрыли глаза на какие-то мелкие шалости, а теперь изволь отслужить, за ничтожную мелочь плати важными сведениями, да неоднократно!

Неужто эти самые Тюльпан, Кентавр и Альда глупее?

Лабрюйер нагнал Енисеева у заветной дырки в заборе.

— Водолеев жив, — сказал он безо всяких прелюдий. — Я же главного вам не сказал! Он взял с собой саквояж. Они хотят завербовать его всерьез. Провинциальный актер — это же клад! Болтается где хочет, то сюда наймется, то туда… А он у них уже на крючке. Будет брыкаться — на него повесят убийство Лиодорова, и очень ловко все подстроят.

— Точно, — согласился Енисеев. — Коготок увяз — всей птичке пропасть. Это большая удача…

— Для кого?

— Для нас. Знать, кто завербован, — очень полезно. Но в этом нужно убедиться.

И Енисеев, отодвинув доску, полез в дыру. Вдруг он оттуда высунулся.

— Вы еще тут, Аякс? Не пожалейте пяти минут ради доброго дела. Если его привезли сюда, а не потащили куда-нибудь еще — то где-то тут стоит их таратайка. А вы ее видели и можете опознать.