Сергей Бортников - Добро пожаловать в Некрополь

— Поживём — увидим…

— Где остановишься?

— В родительской хате…

— Она совсем покосилась. Может, давай ко мне? Родственники никак!

— Спасибо. Непременно воспользуюсь твоим приглашением. Когда похолодает. А сейчас буду наводить порядок в старом доме.

— Договорились!

— Ты мне вот что, Олекса, скажи… Как так могло случиться? Война только началась, оккупационные войска ещё не вошли в Полесье, а вы уже взяли власть на местах, — задал мучающий его вопрос Ковальчук.

— А то ты не знаешь?

— Нет, конечно.

— Немцы — народ педантичный, предусмотрительный, не то что кацапы. Прежде чем что-то сделать, хорошенько думают. Ещё год назад в Польше были созданы две полицейские школы, где обучались наши с тобой братья-украинцы. Одна — в Перемышле — ковала кадры для работы в Галичине, вторая — в Хелме — для Волыни.

— Кто тебе такое сказал?

— Шеф мой. Свирид Семенюк.

— А не из тех ли он Семенюков, что жили когда-то в Грузятине? [24] Грузятин — деревня в Рожищенском районе Волынской области Украины на границе с Ковельским.

— Нет. Он из соседней — Ровненской области. Но войну встретил в Хелме.

— А фуражку ты где добыл?

— Снял с одного офицера.

— Мёртвого?

— Ну, зачем ты так? Мы отлавливаем по лесам тех краснозадых, кто отбился от своих частей, доставляем их в комендатуру, она здесь рядом — в Сельце, и шеф решает, что с ними делать: то ли пустить в расход, то ли отконвоировать в лагерь военнопленных. Наших, кто по-украински балакает, вообще отпускаем по домам.

— Ясно. В тебе пудов десять веса…

— Обижаешь, девять.

— Росту под два метра. Башка — свыше шестидесятого размера…

— Ну и…

— Где ты Гулливера такого откопал?

— Кого-кого?

— Если его картуз на тебя велик, то какой он… был?

— Ещё на голову выше меня. Ну, может, на полголовы, — полицейский наконец догадался, чего от него добивается Иван.

А Ковальчуку почему-то вдруг вспомнился Загорулько. Неужели это он попал в сети гитлеровских прислужников? Но капитан быстро прогнал все свои сомнения: у его коллег околыш фуражки малинового цвета, а у той, что на Алексее, — ярко-красного.

«И тулья — хаки, а у наших верх светло-синий. Да и Митя — не единственный в Красной армии богатырь!»

— Как давно у тебя этот головной убор? — спросил Иван на всякий случай и, услышав ответ: «Со второго дня войны», окончательно успокоился.

Полковник Штольце прибыл в Ковель одним из первых прямых поездов, идущих из Берлина до этого крупного железнодорожного узла. Город пал всего три дня назад, но уже мало что напоминало в нём о прежней — советской — власти.

Кругом — удалые немецкие солдаты: лётчики, пехотинцы, артиллеристы. Пляшущие, поющие, играющие на губных гармошках. Пешком, на лошадях, на танках. На учреждениях — флаги Третьего рейха, свастики, соответственно, своя администрация, новый, оккупационный, порядок.

Прямо на вокзале полковнику доложили новость. Оказывается, вчера во Львове Организация украинских националистов под проводом Степана Бандеры «волей Украинского Народа (они так и записали — с большой буквы!) провозгласила акт возрождения Украинской Державы, за которую положили свои головы целые поколения лучших сынов Украины» [25] Переведено автором. .

«Чёрт, придётся наказать его за самодеятельность, — в мыслях выругался полковник, прибывший в Украину специально для консолидации совместных действий с националистами, а те уже нарушили все предыдущие договоренности. — Я всегда говорил, что Серый — фанатик и бандит, который ни перед чем не остановится для достижения своих политических целей. Полная противоположность Консулу-1 — культурному, интеллигентному человеку… Надо немедленно отдать приказ о его аресте» [26] Полковник абвера Эрвин Штольце в точности подтвердит свои характеристики лидеров ОУН на допросе в Смерше 25 мая 1945 года и на Нюрнбергском процессе (25.12.1945). .

Эрвин вздохнул и полез на заднее сиденье легкового автомобиля.

Максимум через три часа он будет в Шацке и лично благоволит перенести на всякий случай научную лабораторию в другое место, которое ещё надо будет согласовать с великим фюрером. Прежнее тоже не оставят без внимания: огородят колючей проволокой и обеспечат круглосуточной охраной.

Пускай русские, если они, конечно, каким-то образом причастны к исчезновению Селезнёва, верят, что именно здесь находится суперсекретный объект Третьего рейха!

Впрочем, в том, что противник перехитрил его, Эрвин уже не сомневался. Слишком разительные отличия оказались между лицом настоящего Вениамина Сигизмундовича, фотография которого нашлась в его картотеке, и устными описаниями человека, с которым сталкивались профессор Липке и командир группы прикрытия Грызачёв.

Лето подходило к концу, а связник всё не появлялся. Как предполагал Ковальчук, виной тому было тяжёлое положение на фронтах. Противник не давал советскому Главнокомандованию не только наладить хоть какое-то организованное сопротивление на оккупированных землях, а и просто осмотреться, прийти в себя.

Масла в огонь ежедневно подливали «господа-националисты», первыми сообщавшие новости то о сокрушительном поражении Красной армии под Уманью, то об успешном наступлении вермахта на Москву.

Но о нём не забыли — Потапов с Белоцерковским выполнили свои обещания и кому надо доложили. Это Ковальчук понял, когда в начале июня в Кашовку переехала его семья: супруга и двое повзрослевших сыновей — Иванко и Василёк.

Капитан поначалу обрадовался, потом рассердился и попытался отправить их обратно, но в конце концов пришёл к выводу, что в деревне родне будет безопаснее, чем в городе, где полно фашистов, и смирился с её присутствием.

А в первый вечер Иван с Екатериной, взявшись за руки, долго бродили по окрестностям села и говорили, говорили, говорили…

О судьбе своей Родины, о войне, о полицаях, но более всего о детях. Жаль, что их лучшие годы пришлись на такое лихое время.

— А ну, признавайся, кто тебе сказал, что я здесь? — поинтересовался Ковальчук, когда они уже возвращались домой.

— Не знаю. В один из последних коротких июньских дней кто-то постучал в наше окно. Я открыла форточку и спросила: «Кто там?» «Иван в Кашовке», — ответил незнакомый голос, густой и зычный. Выбежала на улицу, а там никого нет.

— Не страшно было пешком в такую даль?

— Нет. Мы выписали в комендатуре пропуск. Пришлось отдать мамино ожерелье…

— Ничего. Главное, что теперь снова вместе…

С утра поднялся сильный ветер. Пригинал чуть ли не до земли тонкие деревья, срывал с домов хорошо скрепленные соломенные, а с сараев очеретовые [27] Камышовые. кровли.