Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма

Они расстались у дверей «Северной гостиницы», оттуда Лабрюйер отправился пешком на Александровскую. Каролина и Пича уже приехали, Ян докладывал Каролине, как прошло полдня. Лабрюйер проверил конторскую книгу, ящик с готовыми заказами, потом разбирался с плотником, которого вызвал, чтобы усовершенствовать помост.

— Пойдем в лабораторию, — сказала Каролина.

Он понял — и там вкратце доложил ей, что удалось узнать про «птичку» Мари.

— С одним любовником она встречается тайно в каком-то убежище, — сказал Лабрюйер. — Вряд ли, что в гостинице. Тут с этим строго. Могу спорить — он снял квартиру в Московском форштадте. Другой любовник, что зовет ее «птичкой», как-то проникает в цирк. Вряд ли, что проскакивает в ворота, для этого пришлось бы долго караулить на Парковой. И вряд ли покупает билеты на представления. Я думаю, что где-то есть тайный ход, просто должен быть.

— Для чего бы любовнику тайно проникать в цирк, если он может преспокойно встречаться со своей красавицей за пределами цирка?

— Вот этого я не знаю.

— Запишите все, что мне сейчас рассказали. Я отправлю ваше донесение начальству.

— Это уже донесение?

— Если речь о гарнизонных офицерах — да.

Пришлось садиться за тяжкий труд. Говорить-то по-русски Лабрюйер отлично говорил, русский и немецкий знал одинаково хорошо, а вот писать так ловко не получалось, сомневался в каждом слове.

Потом телефонировал Линдер.

Сыщикам удалось опознать любовницу Пуйки, Марту, они отыскали ее подругу, подруга сразу же рассказала — она вчера вечером вместе с Мартой пришла к Пуйке, потом, довольно поздно, уже малость под хмельком, отправилась ловить клиента на Мариинскую, место сбора всех дешевых гетер. Так вот, она уже вышла из дома, уже прошла шагов с десяток, когда увидела двух статных кавалеров с богатыми усами. Она попыталась с ними заговорить, но была послана в известном направлении. Эти два кавалера вошли в парадное Пуйкиного жилища.

— Завтра мои агенты будут опрашивать всех соседей, — сказал Линдер. — если никто этих кавалеров не признает за своих, значит — убийцы.

— Когда дворник запер парадное? — сразу спросил Лабрюйер.

— А вот этого мы пока не знаем. Он не имеет привычки смотреть на часы. Решил, что время позднее, и запер. Приметы подозреваемых сомнительные — бедная дурочка только усы и запомнила.

— Надо еще раз допросить.

— Придется.

— Послушай, ты ничего не знаешь о Фогеле?

Линдер не сразу вспомнил, о ком речь. А Лабрюйер не сразу сообразил — когда Фогеля погнали поганой метлой из полиции, Линдер еще только-только туда поступил.

— Спроси у агентов — может, кто знает, как эту птицу искать.

— Хорошо, спрошу.

День получился суетливый, и, поговорив с Линдером, Лабрюйер понял страшную вещь — да ведь он же не обедал! Рига, город немецкий, жила по правилу «Порядок должен быть». То есть — летом, на штранде, допустимы смешные и милые беспорядки, но настает осень, родители привозят детей обратно в город, открываются учебные заведения, и всякие шалости, вроде обеда на пляже, состоящего из бутербродов и ситро, отменяются. Изволь вовремя садиться за стол и есть суп.

Передав Каролине вкратце разговор с Линдером, Лабрюйер сказал:

— Обедать поздно, ужинать рано, а есть хочется. Схожу напротив, перекушу.

— Сходите, душка. Я поем дома… Кстати — хотелось бы съехать со своей квартиры. Две дуры уже чуть ли не в замочную скважину за мной подсматривают. Ждут, пока я кавалера приведу и развратом с ним займусь! А это при нашем ремесле, дорогой Леопард…

— Я уже почти договорился. Будем жить в одном доме.

— Хорошо ли это?

— А черт его знает. Я в вашем ведомстве раньше не служил и тонкостей службы не понимаю, — буркнул Лабрюйер.

Он вышел на улицу. Солнце, побаловавшее в зоологическом саду теплом, уже спряталось, небо намекало — скоро понадобится зонт. Прохожие спешили по тротуарам — мужчины шли домой со службы, дамы шли домой, чтобы оказаться там раньше мужей и не услышать глупого вопроса: ты где же, дорогая моя, весь день шаталась?

И только один человек бродил у входа во «Франкфурт-на-Майне» взад-вперед, будто нанялся караулить двери. Подойдя поближе, Лабрюйер узнал капитана Адамсона.

— Добрый вечер, — сказал Лабрюйер. — Тоже не можете решиться — то ли поздний обед съесть, то ли ранний ужин?

— Ужин? — переспросил Адамсон. — Да нет, ну его… Нет, я тут погуляю…

Вид у капитана был жалобный. Взгляд — измученный. Лабрюйер, как большинство мужчин, не отличался сообразительностью по амурной части, но тут до него дошло — Адамсон ждет госпожу Красницкую.

Жизнь в немецком городе плюс почти половина немецкой крови (Лабрюйер как-то принялся считать, прибавил к четверти, унаследованной от бабки по отцовской линии, осьмушку, точно замешавшуюся по материнской линии и довольно сомнительную крошечную долю, опять же по материнской линии, которая вполне могла оказаться латышской) привели к тому, что Лабрюйер имел простое понятие о любви. Влюбляются гимназисты и студенты, молодые офицеры, барышни на выданье, это может привести к браку. Влюбляются дамы до тридцати и мужчины примерно до сорока, это чревато супружеской изменой. Влюбленная женщина, которой больше сорока, смешна до такой степени, что хоть в балагане показывай — между верзилой ростом в полторы сажени и террариумом, в котором дремлет крокодил. А мужчина, которому за пятьдесят, как Адамсону, имеет, конечно, право на старческие увлечения, но и они уже неприличны и смешны…

— Послушайте, господин Адамсон, сейчас дождь начнется. Идем в ресторан. Давайте я угощу вас хотя бы хорошим пивом. Не уверен, что тут найдется бауское, но хоть пильзенское или «Вальдшлесхен».

Это предложение означало: перестаньте позориться, вы же офицер.

— Нет, благодарю… Понимаете… — Адамсон замялся. — Я должен ее видеть. Она прячется от меня, она не хочет меня принимать, я не знаю, что с этим делать. А раньше принимала!

— Да ничего не делать. Вернее — спасибо ей сказать. Глядишь, она вас так от карточной игры отвадит.

— Да плевать на игру! — воскликнул Адамсон. — Я хочу, я должен ее видеть! Не понимаете? Должен ее видеть…

— Если дама вас избегает — какой смысл за ней гоняться? — благоразумно спросил Лабрюйер. — Трата времени и здоровья.

На мгновение он вспомнил, как, и трех месяцев не прошло, издали следил взглядом за Валентиной. Но ведь не бегал за ней, как мальчишка! И то — Валентина, артистка, а не мошенница.

— Я не гоняюсь… — неуверенно ответил Адамсон. — Я просто хочу ее видеть. А она, когда я прихожу к Красницкому, куда-то исчезает. Но так было не всегда — раньше она была со мной другая!

— Ну так я знаю, куда она исчезает. У нее есть любовник, — безжалостно сообщил Лабрюйер. — Я видел, как она ему тайные знаки подавала. И она к нему в потемках бегает. Он живет где-то вон там, недалеко от Матвеевского рынка, так что она именно бегает, а не берет ормана.