Луи Жаколио - Покоритель джунглей

На суде я сумел защититься, подробно рассказав о том, как меня посетили два английских офицера, об их необъяснимом поведении. Я сообщил о том, что, как мне стало известно, один из офицеров, ставший впоследствии лордом Брауном, вдруг уплатил на полмиллиона долгов. Заканчивая свою речь, я воскликнул:

— Эти бумаги, господа, несомненно, стоили несколько миллионов и могли соблазнить младшего сына, не имеющего никакого состояния. Но чего мог желать французский офицер, в двадцать два года капитан, награжденный и обладающий рентой в триста тысяч франков, при том, что офицер этот не играл, не заключал пари, не участвовал в скачках и не расходовал даже десятой части своих доходов? Зачем мне нужно было золото России, ибо говорят, что именно она купила эти столь важные для нее документы?

Я говорил два часа, говорил резко, решительно, с возмущением… Меня слушали, но существовала улика, которую я не мог отрицать, — наличие у меня двух писем. Я убедил судей, но оправдать меня они не могли. Они сделали все, что возможно: отвели обвинение в краже со взломом, в обычной краже, но чтобы избежать серьезных неприятностей с Англией, необходим был приговор. Поэтому меня обвинили в злоупотреблении вверенными мне документами, словно я держал эти бумаги в руках. Приговор был явной нелепостью и в моральном плане был равноценен оправданию. Однако последствия были для меня ужасны. Тюрьмы я избежал, но был разжалован и лишен ордена Почетного легиона.

Не стану говорить о разразившемся скандале, об отчаянии моей семьи. Я неоднократно рассказывал вам об этом в тяжелые минуты и не хочу больше к этому возвращаться.

Я хотел умереть, но мать заклинала меня жить, чтобы найти доказательства моей невиновности и восстановить мое доброе имя. Я поклялся ей, что бы ни случилось, не покушаться больше на свою жизнь.

Я уехал в Лондон и, словно призрак, словно тень, неотступно следовал за двумя негодяями, погубившими меня, надеясь рано или поздно найти доказательство их подлости. Я был богат и мог сорить деньгами, покупая преданных себе людей. В конце концов у меня появилась собственная полиция, которая следила за ними днем и ночью. Даже стены имели глаза и уши, и мерзавцы были бы изобличены, допусти они малейшую оплошность, пророни одно неосторожное слово. Они чувствовали, что окружены густой сетью шпионов и надсмотрщиков, и благодаря влиянию родных добились отправки в Ост-Индскую армию. Но я узнал об этом много позже, ибо в один прекрасный день потерял их из виду и никак не мог напасть на их след.

Был, однако, человек, который знал, что я невиновен, но не мог исправить допущенную несправедливость. Лорд Ингрэхем, тогдашний посол Англии в России, во время интимной беседы с одним русским сановником относительно пропажи бумаг услышал от него следующее:

— Клянусь честью, капитан де Монмор де Монморен совершенно непричастен к тому, в чем его обвиняют.

Да будет благословенно имя благородного лорда! С тех пор он всегда защищал меня при любом удобном случае.

Благодаря ему мой отец, умирая, простил меня, хотя и был в отчаянии, что не дожил до того дня, когда честь моя будет восстановлена.

Я мог бы закончить на этом, друзья мои, но мне осталось познакомить вас с последним фактом, он стал главной причиной моего желания осуществить совершающийся ныне акт правосудия.

Один из двух негодяев, похитивших бумаги, а затем, чтобы отвести от себя подозрение, подложивших два письма в мои папки, лейтенант Бернс, ставший впоследствии полковником, был смертельно ранен во время Крымской войны и не захотел умереть с таким преступлением на совести. У него хватило сил в подробностях описать случившееся, он назвал своего сообщника, рассказал, как им удалось вскрыть потайной шкаф, а затем погубить меня. В конце он просил у меня прощения, дабы простил его высший судия, перед которым он готовился предстать. Он подписал признание сам и попросил исповедовавшего его католического священника поставить свою подпись в качестве свидетеля. Но Уильям Пирс, в то время командовавший бригадой, где служил Бернс, стал свидетелем его раскаяния. Он боялся его разоблачений и велел следить за ним, чтобы быть предупрежденным в нужный момент. В ночь после смерти полковника важная бумага, доверенная им священнику, была украдена из палатки последнего, пока он спал. Кем? Вы, конечно, догадываетесь. Генералом Пирсом, нынешним лордом Брауном.

— Это ложь! — с горячностью прервал его губернатор, молчавший во время рассказа Сердара.

— О! Только это вы и можете возразить? — презрительно улыбнувшись, спросил Сердар. — Смотрите, вот что изобличает вас, — показания возмущенного священника, который обо всем написал моим родным.

Сердар вынул из бумажника письмо и передал его Барбассону.

— Клянусь честью, — настойчиво продолжал сэр Уильям, — я не похищал признания Бернса, о котором вы говорите.

И он сделал инстинктивное движение рукой, словно хотел предъявить документ. Жест этот поразил Барбассона.

«Дело нечисто», — подумал провансалец.

— Честь лорда Брауна! — прервал губернатора Сердар с нервным смехом. — Не играйте словами, только вам выгодно было завладеть им, и если вы не украли его сами, то это сделал один из ваших сообщников. Я закончил, друзья мои. Вы знаете, что с тех пор, опасаясь моей мести, он повсюду преследовал меня, словно дикого зверя, и опустился до того, что вступил в сговор с тугами, чтобы убить меня. Теперь ответьте мне только на один вопрос. Разве двадцать лет моих страданий и преступления этого человека не оправдывают мое поведение, разве присвоенное мною право распоряжаться его жизнью и смертью не является самым обычным правом на законную защиту?

Посовещавшись несколько минут, Барбассон ответил:

— Поручившись нашей совестью, мы единодушно пришли к выводу: этот человек, Сердар, принадлежит вам.

— Благодарю, друзья мои, — ответил Покоритель джунглей, — это все, что мне от вас было нужно. — Затем, повернувшись к сэру Уильяму Брауну, сказал: — Сейчас вы узнаете мое решение. Я не могу просить вас вернуть мне признание Бернса, которое вы, без сомнения, уничтожили. Но я вправе потребовать, чтобы вы сами написали подобное же признание, тогда в моей невиновности и вашей вине не останется никаких сомнений. Я представлю его военному суду и добьюсь отмены приговора. Только при этом условии и ради вашей жены и детей я смогу помиловать вас… Напишите то, о чем я прошу, и мы подойдем к берегам Цейлона, лодка отвезет вас на берег, и вы будете свободны.

— Иными словами, — возразил сэр Уильям, — вы хотите отправить к моей жене и детям опозоренного, обесчещенного мужа и отца… Никогда! Лучше смерть!

— Не доводите меня до крайности, сэр Уильям. Есть минуты, когда самый кроткий человек становится непреклонным, безжалостным и забывает о гуманности.