Саша Суздаль - Евангелие от рыжего кота

Международные СМИ, допущенные до «грека», задавали ему провокационные вопросы на греческом, но новоиспеченный «грек» резал правду-матку, объясняя матерным языком, что его бедные греческие родители в детстве продали его в богатую Многороссию. Там он познал православие и паломником отправился на святую православную землю в Константинополь.

Растерянное НАТО не знало, что делать, так как казармы многороссийских солдат окружали лагеря для турков-беженцев, а, в придачу, внутри казарм держали иностранных подданных, захваченных во время двадцать шестого Крестового похода. Америка, во главе с президентом Омама, тоже не знала что делать, так как до выборов остался один месяц, а президент Омама хотел слыть в истории миротворцем, а не разжигателем войны. Поэтому, внешнеполитическое ведомство президента выразило озабоченность и на этом ограничилось. Турки, так подло брошенные мировым сообществом, собирались воевать с Многороссией, но курды, получившие оружие от каких-то зелёных неизвестных генералов, развязали настоящую войну у них в тылу.

Стамбул сейчас же переименовали в Константинополь, а в соборе Святой Софии отодрали исламские круглые щиты, уродующие православную святыню. После быстрого косметического ремонта собор готовили к приезду попа-расстриги Папона и патриарха Многороссии и Константинополя Гермогена. Так как данные субъекты испытывали друг к другу открытую ненависть, министр обороны Сергу Куйгетович Шайтангу конфиденциально сообщил каждому из них, что в случае конфликта раб божий Папон и господин Мерзляев могут домой не долететь.

Поэтому богослужение в соборе Святой Софии происходило степенно, несмотря на попытки расстриги перепеть патриарха тонкими визгливыми нотками. Многороссийское телевидение, напичкав камерами весь собор и, даже, патриаршую уборную, с приторной слезливостью рассказывало зрителям о возвращение святыни в лоно православной церкви. С душевным трепетом господин Кисель зачитывал поздравительную телеграмму папы римского и обращения тысяч многороссиян по этому поводу.

Радостные лица греческих православных верующих, привезенных автобусами в Константинополь, говорили всему миру, что Илья Лазаревич, то есть Хутин, сделал богоугодное дело и кто посмеет бросать бомбы на головы молящихся христиан. НАТО посчитало, что в произошедших событиях виновата сама Турция, и призывали Многороссию не расширять аннексию турецких территорий. Господин Хутин, с честными водянистыми глазами, убеждал с телевизора, что кроме православной святыни ему в Турции ничего не нужно и все с радостью поспешили в это поверить. В своём выступлении для многороссийской аудитории Хутин с удовольствием сообщил, что Третий Рим, о котором так долго мечтали многороссияне, – стал реальностью.

Руслан и Людмила, возвратившись в Санкт-Петербург, сразу легли спать, а когда утром проснулись, оказались в другой стране. То, что выплеснули экраны телевизоров и газеты, говорило о том, что страну понесло. Понесло неудержимо и прямо в пропасть. Для Людмилы особенно показательным оказался захват аэропорта Ататюрк, и она знала, что руководство страны на этом не остановится. Даже то, что она хотела рассказать Маргине, поникло перед международными событиями. Маргина, услышав о том, что им пришлось пережить в Турции, всерьёз подумывала о том, чтобы уехать из Многороссии, в которой жизнь становилась весьма непредсказуемой. Посоветоваться было не с кем, так как Лилит отдыхала в Атлантике, а из Морти советчица никудышная. Её размышления прервала сама Морти, которая сообщила: — Твоих родных никто не тронет

— Пусть кто-нибудь попробует! — пообещала Маргина, но Морти сообщала ей совсем о другом. Вечером, когда все немного расслабились и уже собирались спать, Людмила решила, что настала удобная минута и показала бабушке кольцо, сообщив при этом:

— Мы с Русланом помолвлены.

Маргина опустилась на стул и догадалась пошарить в голове Людмилы и Руслана.

— Вы спали вместе?! — воскликнула она, рассматривая Людмилу и бросая возмущённый взгляд на Руслана. После этого она разразилась длинной воспитательной беседой, которую Руслан слушал, как и полагается, совершенно серьёзно, а Людмила с улыбкой, повиснув у Маргины на плече. Закончив разнос, Маргина посмотрела на Людмилу и спросила:

— Что вы ещё скрываете?

Проверив голову Людмилы, она снова удивилась и сказала: — Ты делала эксперимент на Руслане?

— А что тут такого? — вопросом ответила Людмила, а Руслан непонимающе смотрел на их обоих.

— Какие эксперименты? — спросил Тарас, возвратившийся домой, а вместе с ним появилась и Марико. То, что им рассказала Маргина, заставило их присесть и понять, что их дочь уже повзрослела.

— Как ты будешь учиться, если станешь беременной? — спросила Марико, взирая на дочь.

— Всё, что знает папа, он может вложить мне в голову, — парировала Людмила и Марико знала, что она говорит правду. — Я буду предохраняться, — покраснев, добавила Людмила.

— Уже поздно, ты беременная, — сообщила Маргина. Марико, сняв сеточку с Тараса, надела её на себя и проверила Людмилу. После этого она сердито сообщила:

— Ты беременная.

— Почему так грустно, радоваться нужно, — сказал Руслан, но его улыбкой поддержала только молчавшая Морти. Она давно считала голову Людмилы, и её занимал не будущий внук Лилит, а совсем другое обстоятельство. Она незаметно покинула компанию, приказав Сету присматривать за Русланом. Её путь лежал в Турцию, но она ещё не знала, что опоздала.

По периметру собор Святой Софии охраняли зелёные человечки, прибывшие из России. Так как всех оставшихся турок на европейской части Турции согнали во вновь созданные концлагеря, то место возле собора оставалось пустынным и легко просматривалось. Знакомый Людмилы, Спартак, стоял на посту у главного входа, подменив своих уставших бойцов и отправив их поспать. Всё было спокойно, и Спартак чуть сам не засыпал, опираясь на стенку.

Краем глаза он увидел какую-то тень и насторожился. Оказалось, что это какой-то старый согнутый турок, опирающийся на палку и идущий мимо ряда стоящих колонн в направлении главного входа.

— Старик, здесь ходить нельзя, — миролюбиво сказал Спартак, собираясь повернуть турка назад. Старик потянул палку вверх и, к удивлению Спартака, под луной блеснула сталь. Голова Спартака, отделённая от могучего тела, покатилась по камню, орошая его кровью. Склонённое лицо старика, освещённое Луной, оказалось последним изображением, что увидели его остекленевшие глаза. Старик выпрямился и оглянулся, а потом легко перебросил тело Спартака за кусты у дорожки. Отрубленную голову он запулил на навес пустого кафе и быстро проник в собор через главный вход.