Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Три?! – воскликнул Корнелис. – Он сказал, что у меня три луковицы?

– Сами понимаете, меня его слова поразили так же, как вас. Я обернулась. Они оба были так заняты своим разговором, что не заметили этого. «Но, – сказал мой отец, – он, может быть, припрятал эти луковицы вместо того, чтобы держать их при себе». – «Тогда уберите его из камеры под каким-нибудь предлогом, а уж я там все обшарю».

– О, да это же отпетый мерзавец, ваш господин Якоб! – не выдержал Корнелис.

– Боюсь, что так.

– Скажите-ка мне, Роза… – продолжал он задумчиво, захваченный какой-то внезапной мыслью.

– Что?

– Не правда ли, вы рассказывали, что однажды, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?

– Да.

– Что он пробирался, как тень, за кустами бузины?

– Да.

– Не упускал ни одного движения ваших граблей?

– Ни единого.

– Роза! – прошептал Корнелис, бледнея.

– Ну?

– Это не вас он выслеживал.

– Тогда кого?

– Он и влюблен не в вас.

– Да в кого же еще?

– Он выслеживал мою дочернюю луковицу, и предмет его страсти – мой тюльпан.

– Ах, действительно! – воскликнула Роза.

– Хотите удостовериться в этом?

– А каким образом?

– О, это проще простого.

– Говорите!

– Ступайте завтра в сад, постарайтесь, чтобы Якоб, как и в первый раз, знал, что вы туда идете, и последовал за вами. Сделайте вид, будто сажаете луковицу, а потом уйдите из сада, но спрячьтесь за дверью и посмотрите, что он будет делать.

– Хорошо! А потом что?

– Потом? Будем действовать с учетом того, как поступит он.

– Ах! – вздохнула Роза. – Как же вы любите свои тюльпаны, господин Корнелис!

– Сказать по правде, – промолвил узник, вздыхая в свой черед, – с того мгновения, как ваш отец раздавил эту несчастную луковицу, мне кажется, будто во мне самом что-то умерло.

– Полно! – сказала девушка. – А вы не хотите сделать еще одну попытку?

– Как?

– Принять предложение моего отца.

– Какое предложение?

– Он же готов вам предоставить сотни луковиц тюльпанов.

– Да, верно.

– Согласитесь принять две-три луковички, а заодно с ними вырастите и свою.

– Да, это было бы славно, – протянул Корнелис, хмуря брови. – Если бы я имел дело только с вашим отцом… Но этот другой, этот Якоб, что шпионит за нами…

– Ах, ваша правда. И все-таки подумайте! Я же вижу, какого большого удовольствия вы себя лишаете.

В улыбке, с которой она произнесла эти слова, сквозила ирония.

Корнелис и впрямь призадумался не на шутку, было легко заметить, что он борется с сильнейшим искушением. Но в конце концов он вскричал, проявляя стоицизм, достойный античного героя:

– И все-таки нет! Нет! Это было бы безумием! Низостью! Если бы я таким образом нашу последнюю надежду отдал на волю чужой зависти и злобы, мне бы не было оправдания. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение относительно вашего тюльпана, и вы будете растить его по моим указаниям. Что до третьей луковицы, – тут Корнелис глубоко вздохнул, – храните ее у себя в шкафу! Берегите ее, как скряга бережет свой первый или последний золотой, как мать – дитя, как раненый – последнюю каплю крови в своих жилах, о да, берегите ее, Роза! Что-то мне говорит, что в ней наше спасение и наше богатство! Храните ее, и даже если огонь небесный падет на Левештейн, Роза, дайте мне слово, что вместо ваших колец и украшений, вместо этого нарядного золотого чепца, так прелестно обрамляющего ваше лицо, вы будете спасать мою последнюю луковицу, в которой заключен мой черный тюльпан. Поклянитесь в этом, Роза!

– Будьте покойны, господин Корнелис, – печально и все же не без торжественности вздохнула девушка. – Ваша воля для меня закон.

– И даже, – продолжал молодой человек, распаляясь все сильнее, – если заметите, что за вами следят, шпионят за каждым вашим шагом, что ваши речи будят подозрения у вашего отца или у этого ужасного Якоба, который мне ненавистен, – что ж, откажитесь от меня, Роза, забудьте меня, неважно, что я только вами жив, что у меня в целом свете нет, кроме вас, никого. Пожертвуйте мной, не приходите больше, но тюльпан сохраните.

Роза почувствовала, как больно сжимается сердце в ее груди и слезы подступают к глазам.

– Увы! – прошептала она.

– Что такое? – спросил Корнелис.

– Мне ясно одно.

– Что вам ясно?

– Я вижу, – сказала девушка, уже не сдерживая рыданий, – вижу, вы так любите тюльпаны, что в вашем сердце не осталось места для других привязанностей!

И она убежала.

Этот вечер после ее ухода и всю последовавшую за ним ночь Корнелис чувствовал себя хуже, чем когда бы то ни было. Роза рассердилась на него, и она была права. Возможно, она больше не придет повидать узника, он никогда не услышит ни о ней, ни о своих тюльпанах.

И тут… мы, право же, не знаем, как объяснить подобную странность в натуре образцового тюльпановода, равного которому не найдешь в целом свете, но к стыду нашего героя и в ущерб садоводству в целом, вынуждены признаться, что из двух страстей, обуревавших Корнелиса, он был более склонен сожалеть о любви Розы. И когда часа в три ночи он задремал, измочаленный усталостью, замученный страхами, терзаемый раскаянием, большой черный тюльпан в его сновидениях отошел на второй план, уступив место синим, полным невыразимой нежности очам светловолосой фрисландки.

Однако бедняжка Роза, запершись в своей комнате, понятия не имела, о чем или о ком грезил Корнелис. После всего, что он ей наговорил, она, естественно, думала, что он мечтает больше о своем тюльпане, чем о ней. Но Роза ошибалась.

А поскольку поблизости не нашлось никого, кто мог бы сказать ей, что она заблуждается, так как неосторожные слова Корнелиса запали ей в душу и жгли, словно капли яда, Роза никаких снов не видела, а плакала.

В самом деле, она была девушкой высокой души, мыслящей, глубокой и не склонной к самообману и на свой счет не обольщалась. Не потому, что не сознавала своих моральных и физических достоинств, а потому, что здраво оценивала свое общественное положение.

Корнелис был ученым, Корнелис был богат – если не теперь, то до конфискации имущества, Корнелис из того сословия, что кичится лавочными вывесками, расписанными на геральдический манер, куда больше, чем родовая знать – своими фамильными гербами. Следовательно, Корнелис мог дорожить Розой, простой дочкой тюремщика, лишь как приятной забавой, но о том, чтобы отдать ей свое сердце, разумеется, не могло быть речи – для этого скорее подходил тюльпан, самый гордый и благородный из цветов.

Итак, Роза понимала предпочтение, которое ван Берле, пренебрегая ею, отдавал черному тюльпану, но от этого ее отчаяние только усиливалось.

Вот почему за эту ужасную, бессонную ночь, которую ей пришлось провести, Роза пришла к твердому решению: она больше не вернется к окошку.