Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Гм! Гм!

Тогда Корнелис стал напевать сквозь зубы песню цветов, грустную, но очаровательную:

Эта песня, чья мелодия, умиротворяющая и кроткая, вселяла в душу тихую меланхолию, взбесила Грифиуса. Он постучал своей палкой по плитам пола и гаркнул:

– Эй, господин певец! Вы что, не слышите? Я пришел!

Корнелис обернулся.

– Добрый день, – сказал он.

И снова запел:

– Ах ты, проклятый колдун! – завопил Грифиус. – Ты, похоже, вздумал посмеяться надо мной?!

Корнелис продолжал:

Грифиус подступил к узнику:

– Да ты что, не видишь, какое я припас славное средство, чтобы укротить тебя и заставить признаться в своих преступлениях?

– Вы часом не помешались, господин Грифиус? – спросил Корнелис, поворачиваясь к нему.

Говоря это, наш герой взглянул на старого тюремщика повнимательней и увидел искаженную физиономию с горящими глазами и пеной на губах.

– Дьявольщина! – усмехнулся он. – Мы уже не просто спятили, мы взбесились!

Грифиус выразительно повертел в воздухе своей палкой. Но ван Берле, не двигаясь с места и скрестив руки на груди, промолвил:

– Вот как, господин Грифиус! Вы, кажется, мне угрожаете?

– О да! – выкрикнул тюремщик. – Я тебе еще как угрожаю!

– И чем же?

– Для начала посмотри, что у меня в руках.

– По-моему, это палка, – невозмутимо отвечал Корнелис, – и даже довольно толстая. Но не могу же я предполагать, что вы этим угрожаете мне.

– Ах, так ты этого не предполагаешь? Интересно, почему?

– Потому что всякий тюремщик, ударивший заключенного, подлежит двум наказаниям. Во-первых, параграф 9 Устава Левештейна гласит: «Каждый тюремщик, надсмотрщик или ключник, поднявший руку на заключенного, осужденного за государственное преступление, будет уволен».

– Руку! – процедил Грифиус, пьянея от ярости. – Руку, а не палку! То-то! Про палку в Уставе ничего не сказано!

– О втором наказании, – продолжал Корнелис, – Устав умалчивает, зато Евангелие предупреждает: «Поднявший меч от меча и погибнет», то есть: «Поднявший палку будет ею побит».

Бесстрастный нравоучительный тон узника окончательно взбесил Грифиуса. Он замахнулся своей дубиной, но Корнелис вырвал ее у него из рук и сунул к себе под мышку. Тюремщик аж взвыл от ярости.

– Ну-ну, старина, – сказал ван Берле. – Этак недолго и место потерять.

– Погоди, колдун, я тебя по-другому прищучу! – прорычал Грифиус.

– В добрый час.

– Ты видишь, что у меня в руках ничего нет?

– Вижу, и даже не без удовольствия.

– Однако вспомни: когда я по утрам поднимаюсь по лестнице, то не с пустыми руками!

– Ваша правда: вы приносите мне прескверную похлебку и не только простой, но и самый скудный обед, какой только можно вообразить. Но для меня это не наказание, я ведь питаюсь одним хлебом, и чем этот хлеб хуже на твой вкус, Грифиус, тем больше он нравится мне.

– Больше нравится? Тебе?

– Да.

– А почему?

– О, это проще простого.

– Так объясни же!

– Охотно. Я понимаю, что, принося мне дрянной хлеб, ты хочешь заставить меня страдать.

– Да уж, само собой, не затем я его приношу, чтобы угодить тебе, разбойник.

– Что ж! Я, как ты знаешь, колдун. Вот я и превращаю твой плохой хлеб в такой великолепный, который аппетитнее любых пирогов, и тогда получаю двойное удовольствие: во-первых, угощаюсь со смаком, во-вторых, забавляюсь тем, как ты лопаешься от злости.

Грифиус в ярости заревел:

– Ага! Признаешься, что ты колдун?

– Черт подери, еще бы! Я не распространяюсь об этом прилюдно, чтобы не угодить на костер, подобно каким-нибудь французам вроде Гофреди или Урбена Грандье, но раз мы беседуем наедине, отчего не признаться в этом?

– Ладно же, – проскрежетал Грифиус, – ладно-ладно! Пускай колдун делает из черного хлеба белый, но разве он не подохнет с голоду, если хлеба вообще не давать?

– Чушь! – фыркнул узник.

– Итак, я больше не буду приносить тебе хлеб. Посмотрим, что с тобой станет через неделю!

Корнелис побледнел.

– Прямо сегодня и начнем, – продолжал тюремщик. – Раз ты такой могущественный, ну-ка, попробуй превращать в хлеб все, что найдешь в своей камере. А я буду каждый день откладывать восемнадцать су, которые мне выдают на твое содержание.

– Но это же убийство! – закричал Корнелис, теряя самообладание в первом порыве ужаса, который внушает человеку столь кошмарная смерть.

– Вот и славно, – глумливо хихикнул Грифиус. – Ты ж у нас колдун, авось выживешь несмотря ни на что.

Но Корнелис, уже снова беспечно улыбаясь, пожал плечами:

– Ты разве не видел, как я приказывал голубям из Дордрехта прилетать сюда?

– И что с того? – не понял тюремщик.

– Жаркое из голубя – просто объедение. Сдается мне, что человек, который будет съедать в день по голубю, с голоду не умрет.

– А огонь где возьмешь?

– Тоже мне вопрос! Сам знаешь, я заключил договор с дьяволом. Что ж ты думаешь, дьявол для своего союзника огня пожалеет?

– Мужчина, как бы крепок ни был, не может прожить на одних голубях, по птичке каждый день. Такие пари заключались, но их никто не выдерживал.

– Ну, что ж, когда мне надоедят голуби, – сказал Корнелис, – буду выманивать рыбу из Вааля и Мааса.

Грифиус растерянно выпучил глаза.

– Вообще-то я рыбу люблю, – продолжал ван Берле, – а ты мне никогда ее не подаешь. Вот я и воспользуюсь тем, что ты задумал уморить меня голодом, и полакомлюсь рыбкой.

Тюремщик едва не лишился чувств от гнева, да и от страха тоже. Но, одумавшись, принял новое решение, полез в карман, бормоча:

– Ну, ежели ты меня вынуждаешь…

И он, вытащив складной нож, открыл его.

– А, нож! – хмыкнул Корнелис, вставая в оборонительную позицию с палкой в руках.

Оба застыли на месте: Грифиус, готовый к нападению, и ван Берле, полный решимости защищаться.

Так можно было стоять до бесконечности, поэтому Корнелис решил выяснить причины столь непомерно возросшего озлобления противника.

– Ну, – спросил он, – чего еще вам от меня надо?

– Я тебе скажу, что мне надо! – отвечал Грифиус. – Я хочу, чтобы ты мне вернул мою дочь Розу.

– Вашу дочь?! – крикнул Корнелис.

– Да, Розу! Розу, которую ты у меня украл, пользуясь своими дьявольскими фокусами. Ну-ка, выкладывай, где она?