Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

— Некогда, товарищи! Уезжаю.

За ним увязался Дажин.

— Мне тоже в ту сторону — подвезите, Николай Авдеевич. Ни разу в «Чайке» не ездил. Ей-Богу! И потом в машине Дажин продолжал:

— Галкина там поищу. Говорят, стряслось что-то с Галкиным. Бегал по институту, на Зяблика накричал — да, что-то стряслось. Зяблик ни с того ни с сего в больницу не ложится.

— Сами же сказали — спазмы.

И Филимонов, передразнивая Дажина, постучал пальцами по виску.

Бурлак встретил директора «Титана» не то чтобы фамильярно, а как-то по-родственному, словно любимого брата, которого не видел много лет. Усадил в кресло и предложил чаю, а когда Филимонов, сославшись на занятость, отказался, стал дружески журить его:

— Всё в облаках витаете — по заграницам, в академиях, университетах; говорят, четыре мантии через плечо, да медали, дипломы — этак вы и дорогу в министерство забудете.

Приторно-сладкий тон, приличный в отношениях со школьником, разъярил Филимонова. Он сказал:

— У вас есть что-нибудь сказать по институту? — заговорил ледяным тоном. Он во всех своих бедах винил, главным образом, эту старую министерскую лису и решил с ним не церемониться.

Бурлак осёкся, опустил над столом надушенную голову, собирался с мыслями. Елея поубавил, но ласковая улыбка вновь засветилась на желтом одутловатом лице, и только в глазах засверкали холодные огоньки неприязни.

— Вам, наверное, известен инцидент с Галкиным; мы тут ничего не знали, нам это как снег на голову.

— Мне ничего не известно, — отпарировал Филимонов. И Бурлак снова осёкся. Сделал паузу. Напустил на себя важный вид, проговорил:

— Неизвестно, так станет известно. Об одном прошу: вы с ним не церемоньтесь, всё должно быть по закону. И никаких поблажек. Мы — за строгие наказания.

— Не понимаю, о чём вы говорите.

— Ну, хорошо, хорошо, Николай Авдеевич, я вижу, вы не хотите со мной откровенничать, — видимо, решили всё выложить министру. Дело ваше, я вам не указчик. Одно могу повторить: мы тут за строгость, за то, чтобы честь института не страдала. Вот так!

— Перед отъездом за рубеж я отправил в министерство приказ о назначении Федя Николая Михайловича моим первым заместителем. Говорят, вы лично его задержали.

— О-о!.. Я просто забыл!

Бурлак вынул из стола приказ и тут же подписал его. Протянул директору.

Филимонов встал и откланялся. Он демонстративно давал понять Бурлаку: если что-то случилось, то он, Бурлак, в стороне не останется. Это он во всём поддерживает Зяблика, во всём ему потакает.

Филимонов, покидая стены министерства, окончательно уверовал, что история с письмом Наточки вылилась наружу. И не жалел об этом. Пусть знают люди истинную цену Зяблику и его покровителям.

Из министерства поехал в соседний с «Титаном» институт, там в его отсутствие обосновались Федь и Ольга. Вадим Краев не сказал товарищам о своем визите к Филимонову, и потому, когда Филимонов вошел в тесную комнату, где они дружно трудились, и остановился у двери, они повернулись к нему почти все сразу и на лицах у них изобразилось такое удивление, будто перед ними стоял не человек, а слон. Как и подобает по рангу, первым навстречу почётному гостю поднялся Федь. Чуть кося набок голову, разглядывая гостя своим единственным глазом, Федь не протянул руку, а сказал просто, с видимым спокойствием:

— Чем обязаны? Я, право, глазам не верю.

Встала из-за машинки Ольга; девушка растерялась, не могла поднять отяжелевшей вдруг головы и с ужасом ощущала, как пол уходит у нее из-под ног. «Надо же что-то сказать!» — сверлило в голове, и она пыталась поднять глаза, но не могла. Стояла, опустив голову. Потом не своим голосом и как бы не по своей воле проговорила:

— Не ожидали вас, Николай Авдеевич.

Понимала, что говорит банальность, но ничего другого придумать не могла и не могла взять себя в руки, унять предательскую дрожь.

Поздоровавшись с Федем, Филимонов повернулся к Ольге, взял её за руку:

— Ага, коварная! Сбежала с гусаром!.. На легкую жизнь позарилась. Так-то платишь за мою любовь!

«Как он легко и умно говорит! Ни тени смущения — вот что значит большой, ни от кого не зависимый человек! И одет так нарядно! Посвежел. Он будто бы даже стал красивым».

Вадим, боясь потерять места спаек, не вставая, поздоровался с вошедшим и вновь склонился над пучком разноцветных проволочек; он заканчивал последние пайки, и все они с нетерпением ожидали завершения работы. На столе у окна в оплавленной керамзитом чаше кипел металл, белая масса вспучивалась, стреляла пузырями, — Федь озабочено посматривал на термометр, показывавший цифру, близкую к расчётной.

— Подключаем приставку, — сказал Федь. — Первое испытание.

— Надеюсь, позволите посмотреть?

— Николай Авдеевич! Будем рады.

Вадим поднял над головой паяльник, победно возвестил:

— Готово!

На специально устроенную треногу Федь установил приставку, нацелил ствол-фильеру в центр чаши с металлом. Филимонов осмотрел импульсатор — он стоял в углу, весело мигал разноцветьем лампочек, словно выражая радость при встрече со своим создателем. Николай коснулся ладонью кожуха моторной части, кивнул Вадиму.

— Вижу, в порядке содержишь подшипники.

Подстроил режим работы, опытным взглядом окинул шкалы, световые сигнализаторы — импульсатор работал ровно, в самом оптимальном режиме. И пока он осматривал прибор, подстраивал ручки, Федь и Ольга, и Вадим убирали рабочие места, готовились к давно ожидаемому краткому мигу, торжественность которого усиливалась присутствием Филимонова. Никто, конечно, не думал о недавних неприятных событиях, происходивших с ними, не винил Филимонова, — он пришёл к ним, и это искупало всё. Пришёл в тот самый волнующий и счастливый момент, когда, как им казалось, решалась судьба их жизни, и то, что она решалась именно так, а не иначе, они обязаны ему, Филимонову, и всем хорошим, чем они живут, во что верят и надеются, они тоже обязаны ему. Филимонов и его дело были слишком значительны и велики, чтобы отношения с ним мерить обыкновенными человеческими мерками. Они были счастливы одним только тем, что он в эту минуту был вместе с ними и пришёл к ним сам, и на равных включился в дело, будто и раньше состоял в их бригаде и был обыкновенным рядовым её членом.

Федь включил реостат приставки. И стал медленно поворачивать ручку. Синеватый лучик, высвечивая тончайшие пылинки, летавшие в комнате, воткнулся в кипящий металл. Федь поворачивал приставку по углу места и по азимуту, облучал всё поле чаши. Филимонов попросил выключить свет. Синеватый лучик заструился веселее. Филимонов поднёс к нему шлифованное лезвие складного ножа, покрутил лезвие под лучом.

— Не нравится мне поток электронов. Жидковат, — подошёл к чаше, спросил: — Какая фракция?