Михаил Попов - Темные воды Тибра

Но вопросов было мало, больше вспышек яростной брани и требований расплаты.

Сулла продолжал, голос его звучал как букцин, как рог, как тот глас над Палатином, о котором писали из Рима.

– Сульпиций и Марий уже собирают новую армию. Марий теперь – проконсул всей Азии, и сокровищницы Митридата теперь принадлежат только ему и его новым солдатам.

Поднялся такой крик, будто у каждого, кто стоял подле башни, только что вытащили из кармана кошелек со всеми его многолетними сбережениями. Азия, о Азия! Эта главная героиня всех солдатских и офицерских снов. Край несметных богатств и слабосильных царей, нежных наложниц и трудолюбивых рабов. Только бы добраться, только бы вонзить меч в азиатский берег – и можно считать, что боги полюбили тебя.

И это хотят отнять!

Сулла стоял с высоко поднятым пергаментом. Легат второго луканского легиона Гай Требон осторожно взял консула за плечо и робко спросил, что это за документ.

– У меня спрашивают, – раздраженно сбросил руку легата, – у меня спрашивают, что это за письмо. Это постановление сената о назначении Мария проконсулом, о роспуске кампанской армии. Если хотите, можете убедиться сами.

Тысячи рук протянулись снизу.

Сулла дождался порыва берегового ветра и бросил пергамент в толпу, он подчинился неизвестным в ту пору аэродинамическим законам, воспарил, застыл на мгновение, как недостижимая мечта, над головами тысяч и тысяч обманутых (во всех смыслах) людей и резко спикировал в море, над которым высилась башня.

Поскольку на глазах у воинов перед этим происходило хоть и невнятное, но все же выяснение отношений между Суллой и кем-то из легатов, то толпа сразу и бесповоротно решила, что исчезновение ценнейшего документа есть вина одного из высших офицеров. Что подозрительно.

– Что ты наделал?! – Сулла закричал на легата Требона голосом, никак не уступавшим громовому.

Обвинение было столь неожиданным и нелепым, что даже бывалый вояка растерялся, а есть в жизни ситуации, когда растерянность служит подтверждением вины.

– Видите, видите! – обратился консул к солдатам, плотной разгоряченной массой столпившимся у подножия стены. – И в наш собственный лагерь прокралась измена.

Требон, краснея, бледнея, идя пятнами, попробовал оправдываться, но это тоже было бесполезно.

Абсолютно.

Толпой надо уметь управлять, владеть. Ей ничего нельзя доказать, тем более – объяснить.

Сулла велел немедленно достать сенатское послание, дабы все могли прочитать, что в нем написано.

Несколько смельчаков тут же бросилось с обрыва в море по следам важнейшего документа. Но он, увлекаемый золотым балластом, свернувшись в пергаментный штопор, стремительно уходил в глубину.

Один из смельчаков оказался не слишком умелым ныряльщиком. Зацепившись босой ногой за корневище береговой сосны, он ударился головой о выступ скалы.

Это произвело неприятное впечатление на собравшихся.

Сулла, ни на минуту не теряя самообладания, уже кричал:

– Вот она, первая жертва сенатского заговора. Это дело и твоих рук. Гай Требон, взгляни, что ты наделал, если способен честно смотреть правде в глаза!

Полнокровный престарелый мужчина сумел в ответ только открыть каменеющую пасть, взмахнуть рукой и беззвучно завалиться на спину.

На руки совершенно сбитых с толку офицеров.

Все они попали теперь в трудную ситуацию. Они не могли поверить в то, что Гай Требон вошел в сговор с Марием Сульпицием и сенаторами; если бы он попробовал оправдаться, они встали бы на его сторону, но он повел себя как уличенный. Только тот, чья совесть нечиста, умирает от брошенного в лицо обвинения. Так, по крайней мере, гласит латинская народная мудрость.

У них не было позиции, которую можно было бы защищать. Они просто посторонились, давая возможность Сулле делать все, что он сочтет нужным. А он считал необходимым и разумным делать то, чего в данный момент требует от него толпа, еще час назад называвшаяся кампанской армией.

– На Рим!

– На Рим!!

– На Рим!!! – Крики эти подкреплялись вознесенными к небесам копьями, топорами и мечами.

– Я поведу вас на Рим! – сказал Сулла. Но он был услышан. И это вызвало бурю радости среди собравшихся. Никто и не заметил, как ситуация повернулась таким образом, что не консул подстрекает своих солдат нарушить закон, а солдаты умоляют высшее должностное лицо в государстве сделать это.

Сулла повернулся к офицерам, молча и растерянно стоявшим за его спиной с телом Требона у ног.

– Если кто-то не сочтет возможным ко мне присоединиться в этом справедливейшем начинании, я не буду на него в обиде.

– Римская армия не может войти в Рим, – бессильно прошептал какой-то молоденький центурион.

Консул просверлил его синим огнем прищуренных глаз.

– А если Рим по горло погряз в нечистотах, если Римом правят убийцы и воры, если бесчестье и подлость царят в нем – что остается римской армии?!

Более не оборачиваясь, консул пошел в направлении казарм.

Поход предстоял внезапный, но, как ему отлично было известно, тщательнее всего следует готовить именно внезапные походы.

88. г. до Р. X.,

666 г. от основания Рима

Очень тяжело сознаваться в собственных ошибках, даже перед самим собой. Марий, несмотря на свой возраст и комплекцию, переступая через две ступеньки, поднимался по улице, выводившей к небольшой мощеной площади у подножия Палатина. Там по его приказу должны были собраться дети всадников для пополнения ополчения.

Большинство отцов этих уже до крайности распущенных мальчишек находились в той или иной форме под следствием; только твердое обещание, вырванное у народного трибуна Сульпиция Руфа смягчить кару, заставило их вручить мечи и щиты своим недорослям, дабы они встали на защиту республики против зверя-узурпатора.

Четыре центуриона, выслужившихся из вольноотпущенников и ценимых Марием за распорядительность и умение наводить порядок, прохаживались перед рыхлым строем, с явным неодобрением поглядывая на то «войско», которое им придется на днях повести в бой.

В лице Гая Мария тоже не выразилось никакого восторга, когда он поглядел на это сборище «золотой молодежи». Говорить им что-то о долге, о родине было бесполезно. Но ничего не сказать было нельзя. И он объяснил им, за что они будут сражаться.

Грубо.

Цинично.

В самой доходчивой форме, которая только была возможна на языке солдатских казарм.

Он сказал, что с приходом Суллы и его «воцарением» в городе все они – Марий обвел одетую в тонкий виссон и завитую у лучших парикмахеров толпу – превратятся в навоз. Из них сделают прислугу, и это бы еще хорошо. Может быть, их погонят чистить сточные канавы и отстойники за главными городскими бойнями.