Евгений Штейнберг - Индийский мечтатель

Голукнат после некоторого раздумья сказал:

— Мне еще неясно, может ли осуществиться задуманное вами, но я помогу вам по моим возможностям…

— Не собираюсь возлагать на вас это бремя, — возразил Лебедев. — Мне нужна от вас не денежная помощь. Без ваших советов мне не справиться ни с переводом, ни с постановкой на сцене.

Голукнат был растроган:

— Сделаю все, что могу!

— Меня тревожит другое, — продолжал Герасим Степанович. — Удастся ли найти артистов, которые захотят играть в моем театре?

— Конечно, это не так просто, — согласился Голукнат. — Однако я знаю некоторых артистов, играющих во дворцах знатных раджей и земиндаров. Среди них найдутся очень искусные.

— Чудесно! — обрадовался Герасим Степанович. — Это главное, все прочее не так важно… Только вот что, учитель: мне нужны не только актеры, но и актрисы.

— Как! — изумился Голукнат. — Ведь у нас женские роли исполняются мужчинами.

— Знаю. Но в европейской комедии это будет просто невозможно… Скажите, господа, разве законы Ману или какие-либо другие священные для индусов книги запрещают женщинам появляться на сцене?

— Пожалуй, что нет, — ответил Голукнат. — В древние времена женские роли исполнялись женщинами. Возможно, что новый обычай возник после того, как Индия была завоевана мусульманами, под влиянием ислама.

— Как и вообще женское затворничество, — добавил Лебедев, украдкой взглянув на Радху, которая, затаив дыхание, слушала.

Тут заговорил гость.

— Как бы то ни было, — сказал он, — если мы намерены серьезно взяться за искоренение предрассудков, если хотим обновить нашу жизнь сообразно разуму и совести, то должны отказаться от этого обычая, так же как…

Он не докончил, видимо смутившись своего непрошенного вмешательства в беседу старших. Затем поднялся и стал прощаться.

Поклонившись Лебедеву, он сказал:

— С большим удовольствием слушал я вашу речь, сахиб, и рад, что случай доставил мне знакомство с вами. Если у вас явятся денежные затруднения, обратитесь, пожалуйста, к моему отцу, которого хорошо знает Шри Голукнат Дас.

— Благодарю! — Лебедев крепко пожал его руку.

Голукнат пошел проводить гостя.

Когда они удалились, Лебедев спросил:

— Мне хочется знать, госпожа, что думаете вы о моей затее?

Радха подняла на него заблестевшие глаза:

— О, никогда еще я не слышала ничего более интересного!.. — И поспешно, как бы боясь, что не успеет, проговорила: — У меня есть драгоценности. Вы можете их взять, сахиб…

Герасим Степанович невольно протянул к ней руки. Она отстранилась и быстро пошла прочь.

Голукнат скоро возвратился.

— Кто этот юноша? — поинтересовался Лебедев.

— Сын моего старинного друга. Это одно из самых почтенных и состоятельных брахманских семейств Бенгалии. Отец очень религиозный человек, однако, как видите, отправил сына учиться у мусульман, потому что стремится открыть ему доступ к государственной службе 56 56 По существовавшему тогда положению, установленному англичанами, окончание мусульманской школы в Патне открывало индийцам (как брахманистам, так и мусульманам) доступ на государственную службу. Британская администрация в Индии отдавала предпочтение мусульманам перед индусами. . Сын и отец долго были в ссоре, теперь наконец произошло примирение… Вы, вероятно, заметили, как он смутился, когда вы заговорили о многоженстве?

— А почему?

— Отец против его воли взял ему двух жен, это и послужило одним из поводов для ссоры. Молодой человек стыдится этого. Теперь он отправляется в Бенарес, чтобы изучать санскрит и древнеиндийскую литературу.

— Как его имя?

— Рам Мохан Рой.

— Человек он необыкновенный… — задумчиво сказал Лебедев. — Ему предстоит большая и славная будущность.

Герасим Степанович возвращался от Голукната взволнованный и окрыленный:

— Как милостива ко мне судьба! Каких друзей она посылает мне!

Тут Лебедев вспомнил о Патрике, и радостное настроение сразу исчезло. Вот уже почти полгода минуло с тех пор, как это случилось, а он до сих пор так и не смог выручить друга из беды. Не удалось даже выяснить, где тот находится. Сону шнырял по всему городу, расспрашивал, пробовал разузнать что-нибудь у всеведущих завсегдатаев калькуттских базаров. Не было такой тайны, о которой не проведали бы они; ни одно происшествие — случись оно даже за сотню косов — не ускользало от их глаз и ушей. Но на этот раз и они ничего не слыхали.

Обращался Сону и к Гопей Подару. Нет, он тоже ничего не знал. Старый рыбак сам был глубоко опечален. Никогда прежде ему не доводилось встречать сахиба, который не только обращался с индийцами как с равными, но и готов был сражаться за их освобождение. Деффи казался старику человеком необыкновенным, похожим на героев и небожителей, подвиги которых воспевались в древних индийских преданиях. И вот теперь он томится в неволе… «Видно, и сам Джон Компани боится Деффи-сахиба, коли так бдительно стережет его!» — рассуждал Гопей.

Однако время шло, а о Патрике попрежнему не было ни слуху ни духу. Герасима Степановича все больше охватывала тревога. Он знал кое-что о прошлом Деффи и понимал, что если это прошлое станет известным здешним властям, то его другу не поздоровится. С бунтовщиками в британских владениях расправлялись круто, а особенно в нынешние времена, когда шла война с революционной Францией. Неужели же Патрик… Он старался отогнать страшную мысль, но она возвращалась к нему снова и снова.

А Патрик Деффи находился здесь же, в Калькутте, совсем близко от тех, кто так тревожился о его судьбе.

После ареста его поместили в отдельную камеру городской тюрьмы. Это была крошечная низенькая каморка, которую обычно использовали в качестве штрафного карцера для провинившихся.

Двое суток он просидел на соломенной подстилке, так как размеры камеры не позволяли ни лежать в нормальном положении, ни стоять выпрямившись. Освещавшаяся лишь матовым маленьким окошком, выходившим во внутренний темный дворик, камера была погружена в полумрак. В ней стояла влажная зловонная духота, по полу ползали отвратительные насекомые. Но все это не слишком удручало Патрика; ему приходилось в минувшие годы бывать и не в таких передрягах.

…Мытарства начались еще в ранней юности. Шестнадцатилетним мальчиком пришлось Патрику скитаться по лесам, скрываясь от английской полиции, охотившейся за участниками ирландского тайного общества. Сколько дней он не ел ничего, кроме кореньев и диких ягод, сколько ненастных ночей провел под открытым небом!.. А потом, в Саймонс-бэе 57 57 Саймонс-бэй — стоянка английского военного флота на мысе Доброй Надежды. , в военной тюрьме, куда он угодил после усмирения бунта на корабле, тоже было не сладко… Ему еще повезло тогда: четверых его товарищей вздернули на реи. Да, этот негодяй Джо Филиппс нанес меткий удар, будь он проклят! Двадцать лет прошло с тех пор, а Патрик ощущал такую лютую ненависть к этому предателю, словно все произошло вчера…