Пантелеймон Кулиш - Чёрная рада

говорил он, — поцелуйся ж теперь с этим рыцарем так, чтоб запорожцам не было стыдно перед городовыми, а черногорцы чтоб не величались своими юнаками!

— И так ты не уступишь без бою своей бранки? спросил Петро. Пускай же нас Бог рассудит, а меня простит, что поднимаю руку на человека, который только что спас меня от смерти!

И стал в оборонительное положение.

— Коханый побро! обратился тогда Кирило Тур к Черногорцу, — если я паду, не препятствуй казаку взять нашу отмицу, а сам ступай в Черногорию, и скажи, что есть на свете Украина, где добрые молодцы не уступают в храбрости черногорским юнакам. Жаль, что далеко до шинка, а то б и мы сделали так, как ты рассказывал про ваши юнацкие поединки, — стукнули б сперва по доброй чарке, поговорили, пошутковали и начали бы смертный бой, как веселый танец. Что ж ты, казаче, не нападаешь? обратился он к Петру. — Твое право нападать, а мое отбиваться.

Петро начал сечу. Никогда, может быть, не сходились на киевских полях два бойца, столь равные по силе, искусству, неустрашимости и хладнокровию. Плотная фигура запорожца обещала на первый взгляд более силы, но зато стройные и гибкие члены молодого казака должны, казалось, были взять верх над тяжелою силою. Стук сабельных ударов, наносимых и отражаемых с равным искусством, приводил в трепет сердце Леси, и только глаза такого человека, как Черногорец, могли смотреть на этот страшный бой без ужаса. Он видел в нем нечто столь высокое в своем роде, что, глядя на него, забыл и об опасности своего друга, и о своей отмице. С восторгом мастера наблюдал он, как удары с обеих сторон отпускались сперва изредка и с умеренным напряжением силы, как они постепенно делались быстрее и крепче, как оба противника переменяли один за другим разные способы сражаться, и отвечали друг другу с таким присутствием духа, знанием дела и единомыслием, как музыканты в дуэте. Между тем, по воспламененным уже яростью их взорам, по искрам, сыпавшимся от сабель, и напряжению мускулов, можно было каждую минуту ожидать, что чья нибудь голова распадется на части под ударом. Этого однакож не случилось, потому что в самом жару поединка сабли вдруг перебились, и противники остались обезоруженными.

— Ну, чем же мы кончим? сказал Петро, разгорячась, и уже забыв свои кроткие меры. — Давай бороться или стреляться на пистолетах. Мне не хотелось бы пустить молву, что я не справился с Кирилом Туром.

— К чёрту борьбу! отвечал запорожец, тяжело дыша, — это шутовской поединок; да тебе ж и не ударить меня об землю так, чтоб и дух вон... Пистолеты также к чёрту! Не много чести раздробить человеку череп глупою пулею. А есть у нас, коли хочешь, кинжалы, равной величины и одного мастера. Схватимся за руки по-братски, по стародавнему обычаю, и пусть нам Господь милосердый отпустит наши согрешения!

Взяв у побратима кинжал и примерив к своему, он подал его своему противнику, и тот схватил опасное оружие с какою-то безумною радостью. Потом они взялись крепко левыми руками, и между ними началась битва, гораздо отчаяннее первой.

— Эй, драгий побро! сказал Черногорец, — оканчивай скорей: вон уже погоня за нами!

— Не бойся, отвечал, задыхаясь Кирило Тур, — пока переправятся через байрак, всему будет конец.

— Наши, наши! вскричала Леся, обративши на дорогу глаза, устремленные до сих пор с ужасом на сражающихся.

Действительно, на место боя поспешали несколько всадников с такою быстротою, какая только была возможна для их лошадей. Впереди всех скакал Сомко, за ним старый Шрам, а за ним еще несколько человек.

Выехав из лесу, они скоро увидели вдали на возвышении двух бойцов, которых сабли блистали красными полосами против зардевшегося на востоке неба. Шрам, зная силу и искусство своего сына, уверен был, что он положит хищника на месте. Но когда бойцы взялись за кинжалы, у него замерло сердце: он знал, что в этаком бою нередко оба противника падают разом.

Так и случилось. Не успела погоня доскакать до провала, как Петро и Кирило Тур нанесли в одно и то же мгновение друг другу в грудь по такому удару, что оба повалились замертво.

Ой не жалкуйте, славні Запорозці,

На московських генералів;

Ой жалкуйте ж вы, славні Запорозці,

На превражих своіх панів;

Ой що наши паны, еретичи сыны,

Да не добре зробили,

Що степ добрый, край веселый

Да й занапастили!

Черногорец бросился на помощь к Кирилу Туру, а Леся к Петру. Пораженная горестью, она забыла и девический свой стыд, и все на свете. Она закрыла платком глубокую его рану, пала к нему на грудь, и рыдала, как по мертвом. Что ей теперь и блистательный жених, и гетманство? Горячая кровь бьет из раны; просачивается сквозь платок, омывает ей руку. Если б могла, она отдала б теперь душу, чтоб спасти от смерти того, кто так великодушно жертвовал за нее своею жизнью. Уже и Шрам с гетманом обскакали байрак и достигли места битвы, а она ничего не замечает: плачет и убивается над своим защитником.

— Постой, доню, сказал Шрам; слезами раны не залечишь. Дай-ко мы перетянем ее поясом. Еще, может быть, не совсем беда.

А Сомко между тем трудился над Кирилом Туром.

Опасное положение запорожца изгнало из его сердца всякое злобное против него чувство.

— Бедная Турова голова! — говорил он; я думал, ты шутишь только по-запорожски, а тебе лукавый в самом деле обморочил голову! Когда я гнался за тобою, я рад бы был растерзать тебя на части, а теперь лучше бы мне никогда не жениться, чем видеть тебя без памяти!

И не обратил никакого внимания на то, что его невеста рыдает над молодым казаком, как будто над женихом своим.

— Не знаю, пане гетмане, говорил Шрам, как у тебя достает духу возиться еще с этой собакой?

— Помилуй! отвечал Сомко, неужели так его и бросить?

— А почему ж? пускай бы пропадал негодный, как заслужил!

— Нет, он не так думал, выручая меня несколько раз из беды.

— Была ему за то блогодарность. А это разве ты ни во что ставишь, что он чуть не погубил твоей невесты?

— Что мне невеста? Этого цвету много по всему свету, а Кирила Тура другого не найдешь во всем мире.

— Так вот как он меня любит! подумала Леся, и сердце её навсегда его отвергло.

Старый Шрам тоже нахмурился, и когда Сомко, оставл Кирила Тура, обратился с участием и с помощью к Петру, он отклонил его рукою и сказал:

— Смотри уже, пане гетмане, за своим запорожцем, а у Петра есть отец: он об нем позаботится.

И снявши с себя рясу, привязал наподобие люльки между двух лошадей. В эту люльку положили раненого и повезли к монастырю.

— Вот где, сынку, пришлось мне колыхать тебя в казацкой колыске! говорил, идучи возле, старый Шрам. Не судил тебе Бог украситься смертельными ранами за Украину, а достал ты их за чужую невесту!