Далия Трускиновская - Рижский редут

– Я стреляю, – предупредила она.

Артамон сделал к ней шаг. И другой. Она же отступила, продолжая целиться. Я, завороженный этим зрелищем, смотрел на них, разинув рот. А вот Сурок оказался умнее моего. Он обвел взглядом комнату и высмотрел наполовину выдвинутый из-под кровати саквояж.

– Похоже, она тут одна. Иначе ее любовник уже появился бы, – тихо сказал Сурок, указывая мне взглядом на саквояж.

Нашей незнакомке уже некуда было отступать, а Артамон, окончательно забыв про пистолет, подошел к ней вплотную – так что ствол едва ли не уперся ему в живот. Он смотрел в бледное гордое лицо, и эта диковинная женщина тоже на него уставилась, словно пытаясь прочитать в глубине его темных глаз, что за безумца послал ей Господь. Узнала ли она в нем того морского офицера, который гнался за ней по Малой Замковой и от которого она так ловко ушла дворами? Бог весть! Лицо ее было настороженным, а лица Артамона я не видел, но мог биться об заклад – оно было счастливым. Дядюшка мой никогда не умел скрывать свои чувства.

Вот так они друг на дружку таращились и молчали.

Тут Сурок наконец взял власть в свои руки. Из нас троих он самый старший – так что имел право.

– Сударыня, благоволите собрать и отдать нам вещи дамы, хозяйки этой комнаты, – сказал он строго.

– Погоди… – произнес Артамон. – Что ты, в самом деле… Сударыня…

– И собирайтесь сами, – безжалостно продолжал Сурок.

– Я с вами никуда не пойду! – красавица отскочила от Артамона, и теперь под прицелом был уже не дядюшка мой, а племянник.

– Придется, сударыня, – и, словно бы не обращая внимания на ее пистолет, Сурок повернулся ко мне: – Я уведу ее, а вы с Арто останетесь тут в засаде. Рано или поздно явится проклятый мусью Луи…

– Куда ж ты с ней пойдешь? – спросил я.

– В порт!

– Да вас схватят по дороге, она поднимет шум!..

– Вот и прекрасно. Меня-то наутро выпустят – а ее нет! Потому что я назову ее соучастницей в убийстве немецкой мещанки, в коем обвиняют мичмана Морозова!..

– Вы с ума сошли! – воскликнула незнакомка.

– Он не посмеет, – глухим, каким-то не своим голосом сказал Артамон.

– Как еще посмею. Вы же дождетесь тут мусью Луи, свяжете его и также приведете в порт. Раз она здесь ночует – то и он вот-вот явится!

– Кто явится? – забеспокоившись, спросила незнакомка.

– Любовник ваш, сударыня. Воспользовавшись тем, что законная хозяйка этого жилья пропала, вы перебрались к своему любовнику, позабыв осведомиться о его тайных делишках. В каморках его нет – иначе давно бы уж вышел на шум. А ты вытяни-ка саквояж, убедись, что там дамское имущество, и застегни его, – сказал мне Сурок. – Готовьтесь к встрече с полицией, сударыня.

Он прекрасно знал, что вести эту женщину в полицию мы не можем – там уж скорее ее отпустят, а нас арестуют. Очевидно, он рассчитывал, что наша взволнованная незнакомка скажет что-то важное.

– У меня нет никакого любовника, и я не пойду в полицию!

– Придется, сударыня.

– Оставь ее в покое! – грозно потребовал Артамон.

Она посмотрела на него с тревогой: что на жилище совершили налет переодетые разбойники, еще можно было понять, но что один из них доподлинно сбрел с ума, это уж чересчур.

– В чем вы обвиняете меня? – спросила женщина, не теряя присутствия духа.

И тут я сообразил, чем ее можно удивить и заставить говорить правду.

– Мы обвиняем вас в покушении на жизнь человека, которое вы совершили в притворе Яковлевского храма, сударыня, – сказал я.

– Так вот вы кто! – и она перешла на французский язык.

Говорила она быстро и яростно, так что Сурок понимал через слово, а дядюшка мой, сдается, и вовсе ничего не понял.

– Коли так – вы можете убить меня! Потому что если я останусь жива, я все равно найду Армана Лелуара и убью его, как бешеную собаку! – воскликнула незнакомка. – Кровь отца моего, матери моей, братьев и сестер – на этом мерзавце, подлеце и предателе! Убивайте, тогда я умру с уверенностью, что Господь наконец вспомнит о Лелуаре, а Божья кара за предательство тяжка! И если я могу своей жизнью купить смерть этого мерзавца – убивайте, что же вы стоите?! Ведь он для этого вас прислал!

Я, честно говоря, растерялся. Дело принимало какой-то неожиданный оборот. Или же нам попалась блистательная актриса, у которой мадмуазель Марс могла бы разве что в горничных служить. Я всегда теряюсь, когда женщины начинают чересчур быстро и громко говорить: мне все кажется, что их крики на самом деле – обвинение мне в каких-то неведомых грехах.

– Но и вам воздастся! Если я погибну, все сведения о Лелуаре доставлены будут в Рижский замок! И вас ждет не расстрел – вас ждет виселица! – пообещала она мне. – Запечатанный конверт хранится у надежного человека! А теперь – стреляйте! Стреляйте!

Такой приказ кого угодно ввергнет в прострацию.

– Мадам, я не знаю никакого Лелуара! – отвечал я незнакомке, также по-французски. – Мне дела до него нет! Мы пришли, чтобы забрать два саквояжа с вещами и узнать правду о том, для чего ваш любовник мусью Луи убил на Малярной улице молодую женщину! Мы хотим знать: нанял его для этого гнусного дела господин Филимонов, или же убийца имел иные причины! Или вы об этом ничего не знали?..

– Господин Филимонов? – переспросила она меня. – Господин Филимонов нанял кого-то, чтобы убивать в Риге женщин?

– Так вы точно не знаете? Мусью Луи, а прозвание его одному Богу ведомо, и вас опутал своими интригами и обманами? – спросил я.

– Да что за мусью Луи?

– Она притворяется, – вмешался по-русски Сурок.

Теперь речь незнакомки стала медленнее, и он уже мог понять нашу беседу.

– Нет, я правду говорю, я знать не знаю никакого мусью Луи, – ответила она также по-русски. – Вот как Бог свят!

И перекрестилась на православный лад.

– А он вас очень даже хорошо знает, – сказал Сурок. – И даже портрет ваш носил в золотом медальоне. Сходство просто поразительное.

– Мой портрет? – незнакомка обвела нас троих взглядом, словно спрашивая: господа, это у вас такая шутка дурного тона? А если шутка – не пора ли ее кончать?

– Да, сударыня, – подтвердил я. – Более того, я сам извлек ваш портрет из этого медальона, что был мне отдан вместе с драгоценностями госпожи Филимоновой, и он теперь хранится в моих вещах.

– Вы – Морозов?

– Да, сударыня.

До сих пор лицо незнакомки было сердитым – брови сдвинуты, губы сжаты, – движения резки и стремительны. И вдруг совершенно неожиданная улыбка появилась на ее устах, и мы поняли, что ей никак не более двадцати лет, разве что злейший враг дал бы ей двадцать два года.

Она рассмеялась – и вдруг кинулась вон из комнаты. Быстрые ее ноги пронеслись вниз по темной лестнице, пока мы еще только дружно произносили «ах!»