Далия Трускиновская - Рижский редут

Артамон опомнился первым и помчался следом. Грохот и треск оповестили нас, что он, статочно, проехался по ступеням на заду и сломал перила. Потом все стихло.

– Ах, свистать ее в сорок дудок на шканцах и на юте! – воскликнул Сурок. – Она обманула нас, и Артошке за ней не угнаться! Тихо…

Мы затаились. Такой шум должен был непременно разбудить хозяев, живущих во втором этаже. Но они если и проснулись, то, скорее всего, подумали «опять эта проклятая лестница» и продолжали спать далее. Они ведь не знали, что мы ухитрились открыть наружную дверь.

– Тут какое-то загадочное дело, – отвечал я. – Может, оно и к лучшему, что мы ее упустили. Посуди сам: ну, куда нам ее девать? Не на Даленхольм же!

Сурок вздохнул и пошел вытаскивать саквояж из-под кровати. Вдруг он застыл, потом повернулся ко мне и поманил пальцем. Я подошел.

В углу на полу, на расстеленных одеялах, лежала женщина. Она спала или же была без чувств. Я взял свечку со стола и осветил ее лицо.

– Сурок, это пропавшая Эмилия! Вот куда ее привел мусью Луи!

– Но что с ней? Мы подняли такой шум, что она обязана была проснуться!

Сурок опустился на одно колено и откинул край одеяла. Левое плечо Эмилии под просторной сорочкой было перетянуто бинтами.

Сурок взял ее за правую руку, легонько потряс, потом похлопал по щекам. Эмилия даже не шелохнулась.

– Опиумная настойка, – сказал я. – Избавляет от боли, но наводит беспробудный сон. Ее здесь лечат. Только хотел бы я знать, что с плечом.

– Не развязывать же…

– Нельзя ее оставлять одну… мало ли что…

– Когда мы уберемся, эта чертовка вернется. Скорее всего, она и ходит за больной – больше некому.

– Ты прав, Сурчище, – сказал я и подумал, что Господь нас бережет: еще неизвестно, что получилось бы, если бы мы застали тут мусью Луи.

Мы заглянули в саквояж, там действительно лежали предметы дамского туалета. Второй, побольше, нашелся в кладовке. Не мудрствуя лукаво, мы взяли оба и, прикрыв за собой дверь, наощупь спустились по лестнице.

Выйдя на улицу, мы с облегчением перевели дух – хоть одно дело сделано, хоть одна просьба бедной Натали исполнена.

– И где же этот Молиеров Дон Жуан? – спросил Сурок. – Куда его понесла нелегкая?

– Идем скорее, ради Бога, – попросил я. – Нам только недоставало напороться на патруль. Хороши мы будем, попав в полицию, – рижский огородник и казак в чекмене с чужого плеча, что волокут по ночной Риге саквояжи с дамскими тряпочками! Нарочно такой парочки не придумаешь! А при обыске у одного из них обнаружат золотой брегет, какой, если вы с Артошкой не врали, носят многие флотские.

Сурок фыркнул.

– Ничего, этот гуляка и сам найдет дорогу в погребок, – сказал он. – Тут ведь несложно – до того угла, где он тогда на свою красотку напоролся, потом налево и все прямо, прямо, так?

– Так. Только лучше бы его подождать. Хотел бы я знать, что означает этот лазарет…

– Да и я тоже. И где бродит по ночам наш мусью Луи…

– А знаешь ли что? Она ведь доподлинно никакого мусью Луи не знает! – убежденно произнес Сурок.

– Как не знает, если мы ее обнаружили в его жилище?

Сурок задумался.

– Тут какое-то недоразумение, и хотел бы я знать, отчего она рассмеялась. Человек, чующий опасность, так не смеется, – наконец сказал он. – Или…

– Или перед нами вторая мадмуазель Марс. Ты вспомни, ведь она была готова стрелять.

– Когда целилась в Артошку – уж точно. Эк его угораздило… Ну, пошли, благословясь…

Мы всю дорогу оглядывались – не нагоняет ли нас мой бешеный дядюшка. И он действительно появился. Мы, услышав скорые шаги, затаились за углом и тихонько его окликнули.

Он был в расстройстве чувств.

– Что, опять упустил? – спросил Сурок. – И слава Богу!

– Что ты понимаешь в женщинах… – буркнул Артамон.

– Понимаю то, что у тебя странный и извращенный вкус. Впервые вижу любовника, который в восторге от того, что в него тычут дулом.

– Какое дуло? – озадаченно спросил мой безумный дядюшка. После погони он был несколько не в себе.

– Пистолетное, орясина! – заорал Сурок. – Еще немного и получил бы ты свинцовую пилюлю в свое толстое брюхо!

– Да тихо ты! – я с силой тряхнул его за плечо.

– Откуда?

– Из ее пистолета!

– Какого пистолета?

Сурок растерялся и посмотрел на меня, словно призывая на помощь.

– Арто, у прелестницы был пистолет, и его ствол уткнулся в тебя вот тут, – я показал пальцем.

– Да будет вам врать! – воскликнул Артамон.

Искренность его не вызывала сомнений – глядя в глаза незнакомки, он действительно не заметил оружия. И тут было даже грешно над ним подшучивать. Мы с Сурком разом хмыкнули и заговорили о вещах практических: о том, что означает присутствие раненой Эмилии, о том, кто бы мог быть таков Арман Лелуар…

За этой беседой мы дошли до Швимштрассе, и я повел Сурка к коновязям, у которых можно было сесть на лавку, а Артамон задержался.

Он стоял и, запрокинув голову, глядел ввысь, на звезды. Он был в этот миг влюблен и, невзирая ни на что, кажется, счастлив.

Страшно подумать, что делает с человеком счастье.

Артамон всегда был горяч, готов к любым приключениям, при этом с душой почти младенческой, не осознающей зла и грязи вокруг себя. А сейчас, после встречи с незнакомкой, оказавшейся даже красивее, чем на портрете, он совсем сбрел с ума и ему море стало по колено. Он горел жаждой боевых действий и на радостях, что удалось посмотреть в глаза красавице, согласен был штурмовать хоть пирамиду египетскую в конном строю – лишь бы выплеснуть свой восторг и прокричать о своем блаженстве на весь белый свет.

Я знал это состояние – только я оставил его в прошлом. А третий наш родственник, мой племянник, был устроен не так, как мы, грешные: его привела бы в такое состояние не стройная женская ножка, а возможность приладить к селериферу надежный руль.

Мой обезумевший дядюшка вдруг решил, что, раз уж все складывается так прекрасно, нужно немедленно идти выманивать ювелира Штейнфельда и изымать драгоценности. Что входило в понятие «прекрасно»? Во-первых, удалось заполучить два саквояжа с вещами, необходимыми Натали. Во-вторых, на шум, который Артамон произвел, сверзившись с лестницы, не выскочили хозяева с дубинками, а то и с пистолетами. В-третьих, конечно же прелестная незнакомка, которую он чуть не пристрелил, и которая его чуть не пристрелила. Он стоял с ней рядом, глядел ей в глаза и носился за ней по ночным улицам, из чего проистекает пункт четвертый: он не нарвался на патруль, не затеял с ним драку и не накликал на свою шалую голову новых неприятностей. В-пятых, Артамону и Сурку все равно негде было ночевать, разве что сидеть вместе со мной в пивном погребе на лавке до рассвета, а это означало – бездарно тратить драгоценное время.