Вальтер Скотт - Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине

Хотя о поддержке, оказанной вождями крестоносцев маркизу Монсерратскому, английскому королю стало известно, Ричард явился на совещание с самым спокойным видом и в той же одежде, в какой был во время смотра войск. Он окинул презрительным взглядом князей, толпившихся около маркиза и расточавших перед ним свое якобы искреннее сочувствие. Ричард в коротких словах подтвердил свое обвинение против маркиза и сообщил, на чем оно основывается.

Гордо закинув голову назад, маркиз упорно отстаивал свою непричастность к этому преступлению.

– Брат мой, король Английский, – обратился к Ричарду французский король Филипп, всегда охотно выступающий посредником в ссорах вождей с целью их примирить. – Ваше обвинение нам кажется бездоказательным. Мы слышим, что вы, не входя в расследование дела о похищении вашего знамени и не указывая свидетелей этого печального происшествия, ссылаетесь только на неразумное животное, бросившееся на маркиза Монсерратского. Этого недостаточно, и вы, конечно, со мной согласитесь, что слово государя и рыцаря заслуживает большей веры и имеет больший вес, чем поведение какой-то бешеной собаки.

– Нет, я с вами не согласен, – ответил Ричард. – Не забудем, что всемогущий и премудрый Творец, давший нам собаку в товарищи в забавах и трудах, наделил это животное особым инстинктом, в силу которого оно неспособно ни впадать в заблуждение, ни обманывать других. Собака не забывает ни друга, ни врага, она постоянно помнит как оказанные ей благодеяния, так и наносимые ей мучения. Обладая в известной степени разумом человека, она при этом чужда лжи и притворства, присущих ему. Весь свет признает собаку лучшим и преданнейшим другом человека: так оно и есть, конечно, за исключением тех случаев, когда человек умышленно навлекает на себя ее вражду. Нарядите этого маркиза в любой костюм, раскрасьте его как хотите, хоть в негра, и смешайте его с толпой людей, как две капли воды на него похожих, и я вам ручаюсь моим скипетром, что собака сразу его узнает и точно так же набросится на него. Вас почему-то поразило сегодняшнее происшествие с маркизом, но явление это далеко не единичное. Не раз убийцы и воры, уличенные подобным образом, приговаривались к смертной казни. Даже в вашем собственном государстве, царственный брат мой, был как-то решен весьма важный процесс посредством поединка между человеком и собакой, как между обвиняемым в убийстве и обвинителем. Собака осталась победительницей, а человек, признанный виновным, подвергся наказанию за совершенное им преступление. Поверьте мне, брат мой, тайные преступления часто раскрываются благодаря свидетельству неодушевленных предметов, не говоря уже о животных.

– Да, такой поединок действительно имел место в царствование одного из моих предков, – ответил король Филипп, – но это было очень давно, и он не может служить примером для настоящего времени и для настоящего случая. Тогда защищавшийся был простым обывателем низкого происхождения, орудием для нападения служила только палка, а для обороны – кожаная куртка. Согласитесь сами, мой царственный брат, нельзя же требовать, чтобы владетельный маркиз мог снизойти до поединка с собакой.

– Я ни в коем случае не думаю требовать такого поединка, – возразил Ричард. – Ценить жизнь беззащитного, но верного животного наравне с жизнью такого двуличного изменника, как этот маркиз, было бы неблагородно с моей стороны. Но вот наша перчатка, – король Ричард бросил свою перчатку по направлению к маркизу, – мы сами готовы вступить с ним в поединок в удовлетворение нанесенного ему нами оскорбления. Полагаю, что король Английский может удостоиться померить свои силы с маркизом Монсерратским.

Однако маркиз Конрад не поспешил поднять перчатку, брошенную ему Ричардом, что дало королю Филиппу возможность вмешаться прежде, чем был принят вызов.

– Король, – заявил он, – сто´ит настолько выше маркиза, насколько собака стояла бы ниже маркиза, и мы, по совести, не можем допустить, чтобы король Ричард, глава Крестового похода, меч и щит христианства, выступил бы лично в этом поединке.

– Я, со своей стороны, также протестую против решения короля Ричарда выступить лично в поединке, – заявил представитель Венецианской республики, – пока Его Величество не заплатит пятидесяти тысяч безантов, которые он должен республике. Достаточно и того, что мы подвергаемся риску лишиться этой суммы в случае его гибели в сражении с мусульманами, но простирать этот риск на ссору с маркизом из-за собаки и знамени республики находим неблагоразумным.

– А я, – воскликнул Уильям Длинный Меч, граф Солсбери, – я также против личного участия в поединке короля Английского, так как его жизнь принадлежит не ему, а английскому народу. Возьмите вашу перчатку, брат мой, и считайте, что это ее ветром снесло с вашей руки. Моя перчатка ляжет вместо вашей, я также сын короля, и хотя мой герб пересечен полосой слева направо, тем не менее мой титул не ниже титула маркиза, и ему должно быть даже лестно вступить со мной в поединок.

Тогда Конрад Монсерратский обратился ко всем присутствовавшим:

– Государи и благородные рыцари, – воскликнул он, – призываю вас в свидетели того, что я не принимаю вызова короля Ричарда, ибо мы его выбрали предводителем всех войск крестоносцев и ему вручили великое дело освобождения Гроба Господня из рук неверных! Если он берет на свою совесть ответственность за вызов на поединок союзника на основании такой ничтожной и бездоказательной причины, то моя совесть не в состоянии вынести упрека, который я вполне заслужил бы, приняв этот вызов.

– Маркиз Монсерратский, – заметил на это великий магистр Иерусалимского ордена, – говорит как мудрый и здравомыслящий человек, и мне кажется, что без ущерба для чести той и другой стороны возникшее недоразумение может после этого заявления маркиза прекратиться.

– Да, и я того же мнения, – заявил король Филипп. – Это дело может быть предано полному забвению, если король Ричард возьмет назад свое тяжкое обвинение, действительно основанное на ничтожных уликах.

– Брат мой, король Французский, – раздраженно воскликнул Ричард, – никогда не бросал я своих слов на ветер и тем более обвинения кого-либо в бесчестном поступке! И здесь, при собрании всех государей и крестоносцев, я снова обвиняю Конрада, маркиза Монсерратского, в том, что он ночью, как тать, похитил с холма Святого Георгия английское знамя. Я продолжаю считать его вором и называю его таковым в лицо. А теперь прошу назначить день и час для поединка, и, поскольку маркиз отказывается сразиться со мной лично, я надеюсь, найду того, кто выступит за меня.

– Тебе же, Уильям, – обратился Ричард к графу Солсбери, – я запрещаю обнажать за меня твой меч в предстоящем поединке.