Галина Долгая - Шепот Черных песков

– Ты прекрасна, Камиум, – склонив голову, Кудим прижал руку к сердцу, приветствуя жрицу.

Камиум зарделась. Во дворце ей оказывали особое внимание все мужчины, начиная от слуги-мальчишки и заканчивая самим царем, но ни один взгляд не смутил ее так, как взгляд этого юноши. Сын Цураам… неужели?! Камиум вспомнила рассказ своей наставницы!

Кудим подошел ближе.

– Входи, госпожа, отдохни с дороги, я прикажу, и слуги принесут воду, чтобы омыть твои руки и ноги от пыли и освежить твое лицо.

– Не беспокойся, Кудим, сын Цураам, я здесь не в гостях, я дома! И есть кому позаботиться обо мне. Скажи Цураам, что я прибыла и зайду к ней… позже.

Камиум развернулась и вышла. Кудим остался стоять в смятении. Дома?.. Ювелир не знал, что племя его отца – родное для прекрасной жрицы, служащей царю Маргуша и его богам-покровителям. Оставив свою работу, Кудим выбежал вслед за красавицей и увидел паланкин, осторожно поднимаемый широкоплечими слугами. За колышущимися занавесями просвечивали очертания двух сидящих в нем женщин.

Носильщики удалились со двора вождя, а Кудим побежал в свой дом, где в одной из комнат лежал больной Дамкум, а Цураам в это время лечила его плечо особой мазью, специально приготовленной ею. Дамкум млел от осознания своей важности – сама провидица лечила его! – но для пущей наглядности своих страданий, стонал, когда пальцы Цураам касались места на его плече, где остались следы верблюжьих зубов.

– Цураам, пришла Камиум!

Мать услышала возбуждение в голосе Кудима, увидела огонь в его глазах и улыбнулась, довольная тем, что встреча ее любимой девочки и вновь обретенного сына состоялась. Все шло так, как ей хотелось.

– Камиум! Где она? – спросила Цураам, перестав втирать мазь.

– Она была у тебя, но ушла, сказав, что зайдет позже.

– Хорошо, хорошо, – Цураам потерла руки, снимая остатки мази. Кудим помог ей подняться. – Ты почти здоров, сынок, не валяйся здесь, возьми свой бубен и весели людей, – напутствовала она певца.

– Но моя рука еще болит, – возразил он, обиженно поглядывая на друга, – и нет никому дела до бедного бродяги, даже его друг смотрит на красавиц, совсем забыв о нем.

Кудим с матерью переглянулись.

– Я сама дойду, останься здесь, поговори с другом. Хорошее слово куда лучше любого снадобья лечит!

– Дамкум, ты как ребенок, – раздражаясь, шепнул ювелир и, позвав слугу со двора, поручил ему мать. Совсем другого хотелось сейчас Кудиму. Его распирало любопытство, кто эта девушка, почему она здесь, зачем пришла к его матери, а тут этот Дамкум скулит… – Ну что ты куксишься? – накинулся он на него. – Лежишь тут, хнычешь? Уже неделя прошла, а ты все стонешь да жалуешься на жизнь. И сколько еще ты собираешься валяться тут, а? Тот караван, с которым ты хотел уйти, уже давно покинул Маргуш, а ты все валяешься.

Певец ожидал совсем иного. От такого напора он забыл о своей болезни и вскочил с лежанки, даже не вспомнив о ломоте в спине.

– А на чем теперь я поеду, скажи? Верблюд удрал, другого имущества у меня нет!

– А скажи, друг Дамкум, если мы поймаем твоего верблюда, то ты поедешь на нем? – схитрил Кудим.

Глаза друга расширились, как только он представил горбатое чудовище с оттопыренной губой рядом с собой.

– Н-н-нет… я теперь близко не подойду ни к какому верблюду… но… его можно поменять на… на мула! – нашелся он.

Кудим расхохотался и развалился на ложе. Дамкум присел рядом на краешек.

– Вот теперь узнаю своего друга, – облокотившись о подушку, Кудим хлопнул его по спине.

– Полегче! – возопил тот. – Еще болит…

– Ну, прости, друг, прости, не сердись. Будет тебе мул, попрошу брата. А верблюда, если вернется, отведем в храм, принесем в жертву Шамашу, чтобы был милосерден к тебе в пути.

Дамкуму эта идея понравилась, он повернулся и, упершись руками в бока для большей убедительности, предложил:

– Его поймать надо! Сам не вернется! Это я тебе говорю! Хитрый он!

– Кто, Шамаш? – Кудим поймал друга на слове, веселясь еще больше.

– Что ты, что ты? – Дамкум не на шутку испугался. – Что ты такое говоришь? Накличешь на нас гнев Великого бога…

– Не бойся, боги понимают нас, а как иначе? Ведь они нас создали себе подобными…

Дамкум вскочил, озираясь, будто и в самом деле бог мог находиться в этой комнате и слышать их разговор.

– Совсем та красавица тебя с ума свела! Замолчи!

Но Кудим и не собирался пугаться. В его сердце расцветало новое чувство, раннее им не испытанное. И эта комната, и взъерошенный, как дикобраз, друг, и весь мир сейчас казались ему прекрасными. Великий бог Солнца, имени которого Дамкум даже боялся произносить, зажег в сердце любовь. И пока она всего лишь вспыхнула искрой, но согрела кровь, а та обожгла нутро, да так, что одурманила разум не меньше хаомы, и теперь Кудиму хотелось летать.

– Друг мой Дамкум, я в жизни не встречал такой красавицы! Ты даже не представляешь, что это за чудо! Как засияла вся комната, когда эта дивная женщина вошла в нее! Какой взгляд, какая глубина, я погрузился в ее глаза и увидел свет!

– О! Не заблудись, смотри! Знаю я, как изменчив тот свет: сначала зовет, манит, а потом вдруг гаснет, и ты остаешься в темноте, один, и выхода нет.

– Нет, нет, Дамкум, нет! Я чувствую, я видел, да, я видел, как она вспыхнула, как в ней тоже зажглась искра, – Кудим откинулся на спину, заложив руки под голову, и мечтательно уставился в потолок. – Если бы я мог петь, как ты, я бы сочинил для нее песню. Только для нее. И высказал в ней все, что я чувствую.

– Тебе повезло, – мягко ответил Дамкум, – твой друг – певец, и он рядом. И я знаю такие песни. Я спою ей, спою от тебя.

Кудим вскочил. Порывисто обнял друга.

– Я побегу, хочу порасспрашивать мать, узнать, кто она, Камиум.

– Беги. А Дамкум пока будет вспоминать песни о любви. Давно я не пел тех песен, – прошептал певец сам себе.

Кудим ушел. Дамкум смотрел ему вслед. Довелось бродяге в жизни познать и сладость, и муки любви. В его сердце тоже горела искра, зажженная одной красавицей, но не суждено было им гореть вместе, и теперь только потухшие угольки от того пламени тяжким бременем лежали в самом потаенном уголке большого сердца. Дамкум взял бубен с ниши, встряхнул его, прислушался. Бубен ответил неопределенным звуком, словно он только что проснулся и не понял, чего от него хотят. Дамкум присел, положил свой нехитрый инструмент на колени и стал легонько постукивать по его сухой, упругой коже, отбивая ритм и вспоминая нежные, лиричные песни, а вместе с ними и свою любовь.

Мея медленно вела гребнем по длинным и густым волосам Камиум. Гребень скользил между прядями, но кое-где застревал, тогда Мея осторожно расправляла спутанные волоски и снова опускала гребень в черную волнистую массу, источавшую необыкновенный аромат, определить который старая женщина не могла.