Виталий Гладкий - Вечный хранитель

В этот момент вошел Густав и принялся сервировать стол. Увидев запыленные бутылки тентина и мальвазии, Педрилло в вожделении невольно облизал губы. Такие дорогие вина даже на дворцовых пирах подавали не часто.

Шут пил вино да нахваливал. А сам думал: «Что ему угодно? Не верю, что столь известный — даже знаменитый — человек, дворянин, пригласил меня всего лишь для того, чтобы познакомиться. И уж тем более невероятно, что графу Сен-Жермену понадобилось мое покровительство. Он на короткой ноге с де Шетарди, а у того имеются большие связи среди приближенных матушки-государыни… И все равно, у графа что-то на уме. Скорее всего, он затевает какую-то интригу и мыслит дать мне в ней небольшую, но важную роль. Не продешевить бы…»

Педрилло невольно бросил взгляд на руки графа и даже зажмурился от сияния бриллиантов. Таких перстней не было даже у самого Бирона. Поговаривали, что у герцога Курляндского (Анна Иоанновна присвоила этот титул своему фавориту в 1737 году), который славился корыстолюбием и мздоимством, есть целый сундук, набитый драгоценными камнями почти доверху. Иногда шут даже подумывал, а не собрать ли ему надежных людишек из соотечественников, коих немало шлялось по Петербургу в поисках приличного заработка (а еще лучше — богатого покровителя), чтобы основательно почистить бироновкие закрома, больше похожие на царскую сокровищницу, нежели на сбережения на «черный» день бывшего студента-недоучки Кенигсбергского университета, пьяницы и картежного шулера.

Поймав завистливый взгляд изрядно захмелевшего, но не потерявшего голову шута, Сен-Жермен решительно сказал сам себе: «Пора! Сия фортеция уже готова открыть ворота».

— Мсье, — начал он вкрадчиво, — я не мог бы попросить вас об одной небольшой услуге?

Шут мгновенно насторожился. Куда и хмель его девался. Он почувствовал, что наступил момент торговли и его корыстная сущность мгновенно прояснила ему мозги.

— Милорд, — воскликнул он с вдохновением, — сочту за честь вам помочь! Готов преодолеть любые трудности, лишь бы вы были довольны.

— Нет-нет, никаких особых трудностей не предвидится. Для вас с вашими связями при дворе это будет несложно. И тем не менее, я буду очень вам признателен и постараюсь не остаться в долгу.

«Гладко стелет… — подумал Педрилло, подобравшись как перед прыжком. — Заходит издалека… Значит, дело не совсем чисто. Что ж, послушаем…»

— Милорд, я весь внимание, — ответил шут, глядя на графа слегка сузившимися от большого внутреннего напряжения глазами.

— Видите ли, мсье, я большой почитатель картежной игры… хотя сам играю неважно. Но это между нами!

— Я буду нем, как могила, милорд, — заверил шут.

— Так вот, мне хотелось бы попасть в хорошую компанию, компанию настоящих мастеров этой увлекательнейшей игры, чтобы немного подучиться. И, возвратившись в Европу, кое-кому доказать, что графа Сен-Жермена рано сбрасывать со счетов. Это давний спор, мсье, пари, если хотите, которое я просто обязан выиграть.

— Да, да, понимаю…

— Насколько мне известно, в ближайшее воскресенье в доме графа Остермана собирается весьма приличная компания игроков в карты. К сожалению, я не вхож в этот круг… в отличие от вас. Не могли бы вы посодействовать мне в этом вопросе?

— Милорд, тут есть проблема. Граф Остерман весьма консервативен, и круг его знакомых и друзей чрезвычайно узок…

— Я уверен, что вам по плечу решение любой проблемы подобного рода, — сказал Сен-Жермен, любезно улыбаясь. — Кстати, как вам нравится эта табакерка? — закинул он удочку. — Это работа мастера Позье. Я заказал ее, едва приехав в Петербург. Не правда ли симпатичная вещица?

— Что вы говорите?! — восхитился Педрилло. — Позье! Кто его не знает. Он действительно замечательный ювелир. К тому же господин Позье пользуется покровительством самой Анны Иоанновны. Представляю, какой был бы фурор среди придворных, предложи я матушке-императрице табаку из золотой табакерки работы Позье?!

«А он все-таки большой наглец, — с брезгливостью подумал граф. — Так беззастенчиво намекать на мзду… о времена, о нравы, как говаривали древние. Остается ли хоть что-то в этом мире, чего нельзя купить? Естественно, кроме молодости и здоровья».

— Вам представится такая возможность, мсье. Примите от меня эту табакерку в подарок. Пусть она будет для вас памятью о нашей встрече.

— Ах, милорд! — шут схватил табакерку и прижал ее к груди. — Вы очень щедры ко мне! Благодарю вас, от всей души благодарю! — Он открыл табакерку, полюбовался искусной чеканкой и рубинами и сказал: — А что касается воскресной ассамблеи у графа Остермана, то я почти не сомневаюсь, что он не откажет мне в любезности пригласить вас в качестве моего компаньона.

«Велика честь для графа Сен-Жермена быть компаньоном этого низкорожденного паяца, — с иронией подумал граф. — Но цель оправдывает средства. Отцы-иезуиты временами бывают правы…»

Однако оставим графа и шута допивать тентин и предаваться светской болтовне, и поищем в Петербурге Фанфана. Он, как обычно, исполнял очередное поручение Сен-Жермена. Чтобы не бросаться фискалам в глаза, мальчик был одет в простое, но добротное платье — смесь иноземного и русского покроя. В таких одеждах, разнившихся лишь степенью износа и количеством заплат, щеголяли многие столичные подростки, в основном дети мещан и хорошо зарабатывающих мастеров различных профессий, поэтому Фанфан не выделялся из толпы.

Фанфан шел на Сытный рынок. Раньше, до перевода на Кронверк, он назывался Обжоркой, и это наименование по-прежнему бытовало среди коренных петербуржцев. День выдался сырым, ветреным, и подросток, чтобы не озябнуть, временами переходил на бег.

О приближении Обжорки ему сообщила вонь, которая смутила даже обоняние Фанфана, привычное к запахам парижских клоак. Мясники били скотину прямо на рынке, а несъедобные внутренности выбрасывали поблизости. Над «курятными» рядами, где потрошили птицу, летали пух и перья, и подросток несколько раз чихнул, потому что несколько пушинок попали ему в нос. На возах лежали груды битой птицы, — глухари, рябчики, голуби и даже воробьи — и множество так называемых «щипачей» трудились в поте лица, придавая всему этому мясному изобилию товарный вид.

Посреди Сенного рынка стояла никогда не просыхающая лужа, и Фанфан, зазевавшись, едва не свалился с узкой доски, служившей мостком. Смачно выругавшись, — по-русски! — мальчик подошел к лоточнику, купил два пирожка с зайчатиной и, примостившись на пустой бочке, начал быстро работать челюстями — до встречи с агентом графа оставалось еще много времени.

Неподалеку от Фанфана, у двери рыночной харчевни, наигрывая на балалайке, пританцовывал разбитной малый в красной рубахе. Это был зазывала. Перемежая свою речь прибаутками, он вопил, как резаный: