Виталий Гладкий - Вечный хранитель

— Заходи народ честной! Попотчуем вас ухой! Щи наваристые с мясом, пироги запьете квасом! Блины, грешневики, калачи простые и сдобныя! Хлебы ржаные и ситные! Сбитень вместо заморского чаю! Заходи народ подлой и работной, всех согреем и накормим!

Доев пироги, подросток вытер жирные руки о кафтан и направился в «Австерию на Сытном рынке». Это было непритязательное питейное заведение, где обычно проводили свободное время небогатые людишки разного сословия. Кого там только ни было! Жители Петербурга, немцы, голландцы, греки, финны, французы, пленные шведы, которые по разным причинам не уехали на родину, жители Эстляндии и Лифляндии… Настоящее вавилонской столпотворение!

Иноземцы быстро привыкали к Петербургу, который, по их общему мнению, необыкновенно отличался от других городов России и был похож на западноевропейские города. Более того, многие иностранцы, поселившись в новой столице Российской империи, заболевали Россией; на них как-то незаметно распространялось ее необъяснимое обаяние.

Непонятно, в чем заключался секрет этой «русской болезни» чужестранцев: в остроте ли жизни, полной опасностей и непредсказуемости, в мелодичных звуках русской речи, в берущем за душу церковном пении, в прекрасных русских женщинах, в живой, непредсказуемой русской истории… Но не исключено, что и в русских песнях, непременно сопровождающих любое застолье.

Когда Фанфан вошел в «Австерию у Сенного рынка», нужный ему человек, немец, в компании своих соотечественников как раз отмечал какое-то торжество. Изрядно поднагрузившись спиртным, немцы, стуча пивными кружками по столу, пели хорошо известную в Петербурге кабацкую песню: «А стопочкой по столику стук-стук-стук!..»

Забавно было наблюдать и слушать, как потомки гордых рыцарей-меченосцев, нещадно коверкая слова, распевают песню русского народа, который они за всю свою длинную историю много раз намеревались поработить. А этот самый зла не помнящий народ сидит рядом и в ус не дует, потому как ему что иностранец, что свой — все едино. Лишь бы человек был хороший.

Людей в «Австерии» было много, поэтому появление Фанфана прошло незамеченным. Он протолкался к столу, где сидела веселая компания и, сделав вид, что споткнулся, быстро сунул в карман агенту Сен-Жермена, который сидел на краю лавки, сложенную вчетверо записку. При этом Фанфан смахнул со стола пустую бутылку и тарелку с костями.

— Шайзе! [60] Дерьмо! (нем.) — воскликнул разгневанный агент, который по пьяной лавочке не узнал Фанфана. — Разуй глаза, сын ослицы!

— Врежь этому оборванцу ножнами шпаги по спине, — посоветовал ему приятель.

Но сам этого делать не стал, хотя находился к мальчику ближе всех, — у него руки были заняты; в правой он держал кружку с пивом, а в левой — говяжий мосол.

— Простите… господин хороший, простите, ваше благородие, виноват… — начал кланяться Фанфан, не спуская остро прищуренных глаз с агента. — Больше не повторится…

Наконец до немца дошло, кто перед ним. От неожиданности он икнул и как-то очень быстро протрезвел. Похоже, Сен-Жермен держал своих агентов в ежовых рукавицах. Немец знал, что Фанфан — доверенное лицо графа, поэтому всегда вел себя с подростком весьма предупредительно. Заметив выразительный взгляд мальчика, направленный на карман его камзола, агент коротко кивнул — мол, я все понял — и примирительно сказал:

— Ладно, прощаю. Иди отсюда… от греха подальше. Может, ты голоден? На, возьми… — С этими словами немец сунул в руку Фанфану калач.

Мальчик рассыпался в благодарностях и поторопился покинуть «Австерию». Сидевший неподалеку фискал, который вначале было насторожился, сокрушенно шмыгнул носом — опять мимо! Никак не получается ущучить этого Ганса; а ведь у него точно рыльце в пушку — и уткнулся в объемистую кружку, наполненную горячим грогом. По своему опыту он знал, что немцы не уйдут из «Австерии», пока у них не кончатся деньги.

«Ну ладно русский мужик… — думал он с изумлением. — Ежели вожжа попадет под хвост, так он пропьет и зипун, и портки. Но эти-то, немчура… Европа! И они туда же…»

Выскочив из питейного заведения, повеселевший Фанфан — дело сделано! — с легким сердцем отправился восвояси. Насвистывая легкомысленный мотив французской песенки, в которой говорилось о том, как бедная глупышка Мари поддалась на уговоры ловеласа Жака и что с этого вышло, он влился в поток людей, которые явно куда-то спешили. Похоже, предстояло какое-то зрелище, а Фанфан старался не упускать такие моменты.

Он впитывал жизнь российской столицы во всех ее проявлениях, как губка. Агенты канцелярии тайных розыскных дел, которые сопровождали его первое время, совсем с ног сбились. Мальчишка был шустрый, как хорек, и за день оббегал весь Петербург в поисках новых впечатлений. У фискалов постарше в глазах двоилось — с такой скоростью перемещался юный француз по городу.

В конце концов, убедившись, что парнишку интересуют лишь разнообразные зрелища (к ним, кстати, относились и прибытия иностранных купеческих суден), а также посещение трактиров и харчевен, соглядатаи прекратили преследовать Фанфана. Он ничем не отличался от петербургских подростков; разве что был исключительно шустрым и чересчур любознательным.

На самом деле Фанфан упорно дожидался мсье Винтера. Мальчик предполагал, что он может прибыть в Петербург с купцами. А когда с очередным иноземным судном его постигало очередное разочарование, он начинал обход мест, где обычно бывает много народу, в том числе и различных питейных заведений.

Конечно же, он не подавал виду, что кого-то ищет. Жизнь в парижских трущобах приучила его к исключительной осторожности. Кроме того, и в Петербурге водились мазурики, коих следовало остерегаться не только в ночное время, но и днем. Чтобы не попасть впросак, Фанфан не поленился и обошел все улицы и переулки Петербурга, поэтому спустя два месяца знал город как свои пять пальцев.

— Эй-ей, кум, здравия тебе на многая лета! Куда торопишься? — раздалось рядом.

Фанфан посмотрел в ту сторону, откуда послышался густой бас, и увидел, как двое русских обнялись и почеломкались.

— Давно не виделись… — Обладателем басовитого голоса оказался невысокий мещанин с большим животом, готовым в любую минуту оторвать пуговицы кафтана и вывалиться наружу.

— Давно, кум, давно. Пойдем, пойдем поскорее! — второй русский был тщедушен и разговаривал фальцетом; судя по его платью, он был чиновником невысокого ранга.

— А пойдем. Разумная мысль. Встречу и впрямь нужно отметить. Есть у меня на примете одно местечко… там знатная водка. Говорят, сам Петр Алексеевич часто туда захаживал. А императору плохую водку не поднесут.