Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега

— Прознал? — спросил Боура седой Богданов капитан.

— Не все твоя милость, — ответил тот. — Ни имени, ни обличья. Ведаю лишь, куда ползет змея.

— Не в Каффу ли?

— Может, и в нее. Но главный путь ее — в Леричи к Сенарегам.

— Надо того латинянина перехватить. Да и фряжское то гнездо, с сидельцами его, давно разведать пора. Кого пошлем, пане Тудор?

— Кроме меня, пожалуй, и некого, твоя милость, пане пыркэлаб...

Пан Влад взглянул в недобро прищуренные глаза сотника.

— Не испортишь ли дела? — старый воин слегка усмехнулся, увидев, как вспыхнул в обиде сотник. — Ты, Боур, горяч; ты покойному другом был, уведут тебя от дела месть да гнев.

— Твоя правда, пане Влад, Константин был мне другом. Тем лучше сделаю все, что надо, с его недругом.

Капитан молча наполнил кубки. Влад знал Боура пылким юношей, всегда готовым очертя голову в драку полезть. Теперь, в свои двадцать семь лет, это был зрелый муж.

— Добро. По отце Константине скорблю не менее твоего. Сколько мудрости и мужества в нем одном! На пять языков писание перевел, от латынщины христиан отрывая. Над станком хитроумным трудился — книги на нем размножать собирался. В самое сердце тем Риму метил. Вот и достала его папская ласка.

— Моя вина, — вырвалось у Тудора. — Не сберег.

Рука капитана легла на могучее плечо витязя.

— Твое дело, витязь, не гадов ловить меж нор, а с достойным ворогом биться. Вот и думаю, исполнишь ли, на что подвигаешься. Знаю, знаю, — капитан кивнул с лаской, — мудрый Константин Романский не проводил бы ночи в беседах с глупцом. Не одной лишь силы набрался ты, кочуя по станам знатных воителей, привез домой и разум. Только сей враг особого коварства полон. И прислан к нам неспроста. Мыслю даже — не для погибели отца Константина прибыло к нам сие исчадие геенны. Цели его дальше, глубже, и тот удар нанес он, ибо не в силах, подобный аспиду, не кусать...

Тудор слушал, запоминая каждое слово коменданта.

Боярин начал с того времени, которое на Молдове называли золотым, с времени Александра Доброго. Смерть оборвала начинания мудрого господаря. И началась смута, вызванная борьбой его сыновей за престол. Каждого нового претендента поддерживали либо польские, либо венгерские короли, руками братоубийц боровшиеся за Молдавскую Землю. Край совсем было попал под власть Польши, когда ставленника Кракова Александренка согнал с престола четвертый сын Александра Доброго, Богдан.

Человек сильной воли, украшенный талантами и душевной добротой, князь Богдан решительно встал на пути магнатов Польши, чаявших через Молдову выйти ко второму морю — Черному, несших с собой ненавистный православным молдаванам латинский крыж. Богдан разбил ляхов — рыцарей под Красной, в густом лесу; ему помогли нашедшие в княжение его отца прибежище Молдавии гуситские вожди. Это они, бывшие воины табора, научили богдановых ратников побеждать закованных в панцири, тяжеловооруженных конников, у них перенял сам князь искусство воеводы. Богдан надеялся привлечь в свою вотчину художников и философов, ученых и зодчих — всех, кто подвергался гонениям церкви в католических странах. Он искал дружбы с Московией с Литвой, но порицал правителей этого княжества за унию с Польшей. Умный господарь понимал, что уния лишит Литву многих друзей, и среди них — Руси и Молдовы. Из земли веротерпимости и братства северное великое княжество неминуемо должно стать, благодаря унии, вотчиной латинства, ярмом для утеснения православных.

Правота Богдана Александровича в последующие годы подтвердилась событиями, но мудрый князь этого уже не увидел. Никто не знает, по чьему зову из неведомого скита вышел темный инок Арон, до монашества — княжич Петр, еще один Александров отпрыск. Набрав чету готовых на все разбойников, расстрига тайком подобрался к селу, где гулял на свадьбе князь Богдан, ворвался в усадьбу и ссек голову брату на глазах у юного сына господаря, своего племянника Штефана. Княжич успел спастись. Петр — Арон надолго занял обагренный кровью престол Молдовы. Сильный в коварстве и предательстве, бывший инок оказался, однако, слабым государем. Он присягал на верность как вассал то Венгрии, то Польше. При нем страна, впервые от начала своих начал, стала платить османам постыдную дань. Петра — Арона ненавидели всем народом, от владыки до опинки[8]. Однако словно чудом, при поддержке то одних чужеземцев, то других, он продолжал держаться на отчем столе.

— Ты знаешь, сотник, в ком ныне наша надежда, — промолвил комендант.

— В нашем княжиче, — тихо ответил Тудор.

В стране уже было известно, что юный Штефан унаследовал талант отца — государя и воина. В годы скитаний Богдана — воеводы, по его просьбе, княжича воспитал в своем замке в горах славный Янош Хуньяди, семиградский палатин. Будущего Штефана — воеводу, вместе с сыном самого Яноша, будущим мадьярским королем Матьяшем Корвином, обучали латыни, итальянскому и греческому и прочим наукам знаменитые царьградские и фряжские даскалы[9]. Воинскому же делу, искусству ратника и воеводы учил их лучший наставник тех лет — сам полководец Янош. Именно он передал Штефану решимость никогда не покоряться турку. От отца Штефан воспринял ненависть к мертвящей силе латинской чуждой веры, к ее всеиссушающему лицемерию.

Народ на Молдове об этом знал давно. Лучшие умом и сердцем, сильные числом, сторонники Штефана ждали молодого Богдановича к себе в государи. Не было селения, города, крепости, не было в Земле Молдавской иноческой обители, где с надеждой не ждали бы возвращения того, кого во всей стране с любовью называли своим княжичем.

Об этом, однако, знали и в соседних державах. И в далеком Риме, куда тянулись нити латинских заговоров и интриг.

— Прознали верные люди, — продолжал Влад, — что пожаловал к нам особый слуга папы. Не мелкий добытчик чужих тайн, не ножевых ударов мастер. И не за малым делом слали его к нам: изведывать пути к тому, чтобы делу княжича нашего учинить препону. Наставили еще гостя нашего в Риме и Кракове поднять латинцев да фрягов Молдовы, да всех друзей их, в боярских маетках и в городах, среди чернецов и мирян, — поднять всех Александренку[10] в помощь. Да поздно хватились, посланные князем Петром убийцы опередили его. Да будет мир с душой преставившегося, много зла мог он еще содеять на свете сем!

Перекрестились опять, широко и истово — чтоб бог не зачел греха.

— Многого наши люди пока не вызнали, но и малое, что известно, запомнить тебе следует, пане сотник. Наказано тому ворогу в Риме готовить нам в князья человека, к латинству и ляхам склонного. Да в помощь ему бояр, любезных ляхам, собрать. Да неких беглецов, кого — не знаю еще, добром или силой из этих мест в руки Рима вернуть. Да многое иное, во вред господу и истинной вере нашей, содеять он должен у нас и в месте, тобою сегодня названном.