Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега

Тудор с досадой шагнул снова в наметившийся уже подземный ход, эллинские красавицы не смели ему теперь мешать. И работал, не чуя бега времени, пока Могош и мессер Антонио настойчиво не попросили его уступить им наконец почетное место.

7

Замок Леричи мал, да крепок. Между каменными зубцами сверкают на солнце шишаки латников, острия длинных копий, поблескивают жерла гакуниц, пищалей, малых, кулеврин. Заперты тяжелые ворота, опущены железные решетки, поднят мост, зажжены фитили. Суньтесь—ка, незваные, кем бы вы ни были! Отбросят, сомнут, утопят в волне.

Ратники — на стенах и малых вежах, господа — на большой. Старшие Сенарега, отец Руффиио и рыцарь Конрад фон Вельхаген с вниманием следят за неведомыми гостями. На лимане не так уж редко появляются рыбацкие челны: на здешнее рыбное изобилие приплывают, как на промысел, люди со всех концов Понта. Откуда эти и кто?

Лодки медленно, гуськом шли мимо, в доброй миле от берега. Но вот одна направилась к замку. Подгребла и развернулась, не собираясь, видимо, приставать.

— Зачем пожаловали?! — протяжно закричал с ближней башни пан Юзек Понятовский.

— Рыбу ловить, рыбу! — отвечали с челна.

— Откуда вы?!

— Из Килии!.. — прозвенел тот же голос, ясно слышный и на донжоне.

Пан Юзек повернулся к сеньорам — спросить ли еще что—нибудь? Мессер Пьетро отрицательно покачал головой. Если у гостей что—то есть на уме — о том все скоро узнают, на зеркале воды и Степи не укроешь злой каверзы. И поплыло рыбацкое смоленое суденышко, не дождавшись новых вопросов, обратно, к своим.

Челны продолжали неспешно двигаться вверх, к реке. Никаких килийцев, конечно, в той флотилии не было, плыли на десяти каяках добрые белгородцы, смелая ватага вольных людей из Четатя—Албэ и ее прилиманных слобод. Пятеро в челне сидело на виду, пятеро пряталось за бортами. На лиман пожаловала сотня молодцов.

Фряги того не знали, насчитав полсотни. Но и это показалось необычным, посещавшие ранее лиман ватаги никогда не приходили в таком числе. Медленное продвижение незнакомцев, чудилось генуэзцу и патеру, таило скрытую угрозу.

«Где же этот диавол Джироламо? — думал каждый на свой лад, — Почему заставляет себя так долго ждать?»

— Что—то, наверно, задержало синьора Гандульфи в Каффе, — подумал вслух аббат. — Моряк до сих пор никогда не опаздывал без причины.

Синьор Джироламо не задерживался без причины и теперь. Если бы патер знал, однако, по какой!

В челнах сидели белгородцы, между ними также — войники из стяга Тудора, гуситы. Но в большинстве то были охотники — люди буйной вольницы, взращенной пропахшими рыбой и кислым вином слободами под крепостью, по обе стороны от гавани. Особое племя, в котором смешались, простив друг другу чуждые корни, все населявшие тот угол Европы племена. Спознавшиеся рано с вином, запретной любовью и смертной дракой, всему бросавшие вызов, портовые молодцы Белгорода каждый год уходили на опасный и тайный промысел морем — на берега Добруджи и Крыма, на богатые гавани Малой Азии, до самого Синопа и Трапезунда. Конными шайками, приставая благонравно к купеческим караванам, добирались до Мунтении, Семиградья, Покутья, Подолья, до Венгрии и Срединной Польши. Добравшись же до намеченной цели — с веселым боевым кличем бросались рубить и грабить. Добычею их чаще становились прибрежные селения, небольшие торговые корабли, малые замки, чьи хозяева и ратники сами отлучились, дабы пограбить соседей, беспечные на привале купецкие обозы.

Боура белгородская вольница знала хорошо. Относилась к нему с опаской, как всякий сын лиха к государеву воину. Но уважала — за силу и отвагу, за воинское искусство и справедливость. Сотнику Боуру каждый из пришедших был готов повиноваться до конца, особенно — в бою. Ибо знал: пан сотник многое может простить грешному человеку, кроме подлости и коварства. Гордились даже сотником: не у каждого города и поболее Белгорода был такой славный воитель.

До боя, впрочем, было еще далеко, до заката — тоже. Ватаге смирных рыболовов по прибытии на далекий от Килии лиман полагалось первым делом отдохнуть. Так и поступили на виду у Леричей чужеземцы, избрав для того укромную бухточку ниже замка, в приличном отдалении от его стен, прикрытую от взоров ближней рощицей. На отдыхе полагалось жечь костры да петь песни. Этим и занялись тут же ватажане.

Из Леричей за ними, впрочем, продолжали зорко следить. Бдела стража — трое ратников на дозорной башне. Не дремали люди, наряженные Конрадом на другие башни, на стены и к воротам. Сам рыцарь с паном Юзеком неустанно обходили зубчатые пояса замка, побуждая к бдительности людей, где — словом, где и увесистым тумаком. Бдительность требовалась двойная: из—за незваных гостей с моря и событий в самом замке, И следовало смотреть еще внимательно: не покажется ли вдали засветло косой парус, в ночи — носовой огонь? Не появится ли наконец на лимане долгожданная галея Джироламо Гандульфи?

О ней, черной хищнице угодного церкви генуэзского пирата, в тот вечер думали в замке многие. Даже Тудор Боур, ставший за двоих с ножом под стену, где делали подкоп. Работа могла стать опасной — тяжелые камни стены угрожающе нависли над расширившимся лазом, никто не знал, способна ли кладка фундамента сдержать их. И сотник Тудор, отстранив товарищей, вгрызался в глину со всей богатырской силой, неотступно думая: где теперь зловещая галея, чьи выплыли на лиман челны — белгородцев или людей Бердыша?

8

Над замком вновь пала ночь; господа, воины и слуги забылись тревожным, чутким сном. Не до отдыха было только пленникам в глубине темного узилища. Не спал также отец Руффино; облокотясь о зубцы главной башни, рыжий патер всматривался в темный простор. Аббат с недобрым чувством стоял лицом к лицу с необъятной, всегда казавшейся враждебной ширью степей, лимана и моря. Вся здешняя паства хитрого клирика любила этот неуютный уголок — за дар недолгого, но полного одиночества у края волн, за волю, которую давал мыслям и чувствам человека. Поэтому аббат и ненавидел тот край соблазнов и тревог, считая власть его простора вредной для духа верующего, как и власть природы вообще. Сколько времени проведено в здешнем замке, а этой склонности отец Руффино не сумел истребить в сердцах. «Мало любишь ты еще духовных детей своих, грешный фра Руффо, — подумал аббат, — мало заботишься о слабых душах человеков!»

Не шел в свою келью и верный долгу Конрад. С вершины квадратной башни храбрый рыцарь пытался постигнуть взором души вечно живую, прекрасную тайну ночного моря, слегка посеребренного восходящим месяцем. Что несла эта тайна ему, заброшенному сюда судьбой? Рыцарь видел, как горели на берегу огни. Все более тускло — рыбаки, наверно, легли уже спать. Конрад сам боролся со сном и не мог уже заметить, как поползли за рощей к замку мнимые рыболовы, укрытые теплой ночною тьмой.