Альберто Васкес-Фигероа - Сьенфуэгос

И потому пять следующих дней он провел, бегая из одного конца палубы к другому, словно заведенный механизм, выполняя работу двух юнг, и вымотался настолько, что уже не способен был понять простейший приказ.

— Этот парень просто тупой!

Даже доброжелательный Хуан де ла Коса или вечно всем недовольный боцман, уже начавший в него верить, стали сомневаться в его умственных способностях, поскольку не знали, что канарец работает уже двадцать часов подряд без отдыха и проглотив всего несколько ложек той бурды, которую он по-прежнему находил совершенно несъедобной.

Лишь мозговитый Луис де Торрес, черноглазый мужчина с крючковатым носом, придававшим ему вид встревоженной хищной птицы, похоже, уловил, что на самом деле происходит. Ему предстояло переводить беседы с Великим ханом или другими королями на берегах Сипанго, а пока на борту ему было совершенно нечем заняться, так что большую часть времени он наблюдал за происходящим на корабле, как огромный сокол.

— Эй ты, иди сюда! — окликнул он однажды канарца, поднимаясь на ют. — Вот как получается, что ты все время работаешь не разгибая спины, в то время как твои товарищи спокойно удят рыбу или загорают на солнышке? Ты что, и в самом деле такой тупой, как о тебе говорят?

Сьенфуэгос сомневался, стоит ли рассказывать о своих трудностях, ведь карты на борту не поощрялись, и его признание, что в кубрике ведутся карточные игры, могло навлечь неприятности на остальных; однако толмач оказался настойчив и не желал отступать, не получив правдивых объяснений, так что в конце концов пастуху пришлось во всем признаться.

— Ты определенно тупой, — сказал Луис де Торрес с колоритным акцентом, выдающим его левантийское происхождение. — И сколько ты должен?

— Два дня работы.

— Ты с этим не справишься, — убежденно заявил собеседник. — Ты же любую минуту свалишься с мачты и разобьешь голову. — Он сунул руку в кожаный кошель, привязанный к поясу, и вытащил три монеты. — Расплатись этим, — предложил он. — Когда получишь жалованье, вернешь пять. Через тридцать дней — шесть, а через сорок — семь. Понятно?

Парнишка, казалось, готов был отклонить предложение, но в конце концов протянул руку и взял монеты.

— Вполне... А вы случайно не еврей?

— Крещеный, — признался тот с легкой дружелюбной улыбкой.

— Тогда вы должны пахнуть святой водой.

— Возможно... Меня крестили как раз в тот день, когда мы покинули Севилью.

— А какая она, Севилья? — спросил Сьенфуэгос.

— Очень большая и красивая. Самый красивый город на свете, стоящий на самой красивой в мире реке.

— Когда-нибудь я попаду в Севилью, — убежденно заявил канарец. — Вообще-то я думал, что «Галантная Мария» плывет в Севилью, но когда понял, куда она направляется на самом деле, было уже поздно.

— Прекрати называть корабль «Галантная Мария», — понизив голос, велел ему Луис. — Адмирала это раздражает. Конечно, большая часть команды предпочитает пользоваться прежним именем корабля, но адмирала это злит.

— Почему? — удивился Сьенфуэгос. — Какая разница, как называется корабль?

Собеседник показал ему на две каравеллы меньшего размера, всегда плывущие в поле зрения, а с наступлением вечера приближающиеся, чтобы получить указания.

— Это «Нинья» и «Пинта», — объяснил он. — Если называть корабль «Галантная Мария», то мы больше будем похожи на веселых шлюх, отправившихся на охоту за пикантными приключениями, чем в экспедицию в поисках Великого хана... Поэтому адмирал изменил название на менее фривольное и назвал корабль «Санта-Мария».

— Какое это имеет значение! Что одна, что другая — обе везут меня совсем не туда, куда надо. Какая разница, «Галантная Мария» или «Санта-Мария», если ни та, ни другая не доставят меня в Севилью!

— Да успокойся ты наконец! Ты еще молод, успеешь побывать в Севилье! Никуда она не денется.

— Что в этом толку? — вздохнул Сьенфуэгос. — Ведь человека, с которым я жажду встретиться, там уже не будет...

— Ничего, другую найдешь. Речь ведь о женщине, правда? Уверяю тебя, с твоей-то внешностью их у тебя всегда будет в достатке. Это тебе говорит человек, который всегда интересовался женщинами, хотя они им ничуть не интересовались. Пусть даже вот тут, — он с ироничной улыбкой легонько постучал себя по виску, — будет вся мудрость мира, пусть он умеет говорить на девяти языках. Им на это плевать, подавай типов вроде тебя.

— Она не такая, как все, — сказал Сьенфуэгос. — Совсем не такая.

— У нее что, три ноги?

— Разумеется, нет!

— Ну, тогда она точно такая же, как и все остальные, можешь мне поверить. А теперь ступай; только не забудь, что ты должен мне денег, а задолжать обращенному еврею — еще хуже, чем самому дьяволу...

— Он уже передо мной.

— И даже не вздумай играть на эти деньги!

Пастух заколебался, потому что именно так он и собирался поступить, но под орлиным взглядом строгих глаз кивнул и в тот же миг проворно спрыгнул на главную палубу.

— Не беспокойтесь, сеньор, не буду. И спасибо!

В эту ночь он смог крепко уснуть — впервые за последние дни; он так устал, что даже не заметил рядом присутствия человека, пахнущего, как священник, который на этот раз задержался на палубе гораздо дольше обычного, наблюдая за горизонтом и звездами и бормоча при этом все те же непонятные фразы.

Однако на следующее утро Сьенфуэгос быстро понял — что-то произошло, потому что и капитаны всех трех кораблей, и наиболее опытные рулевые с ужасом заявили, что компасы отклонились почти на четверть румба к северо-востоку.

— Это еще что значит? — поинтересовался Сьенфуэгос.

— Вместо того, чтобы, как положено, указывать на Полярную звезду, стрелки компасов отклонились на добрых пятнадцать градусов, и мы теперь не знаем, что и думать: то ли звезда изменила свое положение, чего просто не может быть, то ли все компасы разом вышли из строя, что тоже весьма маловероятно.

Канарцу нечего было ответить, поскольку он до сих пор не слишком хорошо представлял, что такое компас и как он работает; ему самому казалось просто непостижимым и демоническим колдовством, что какой-то кусок металла всегда указывает на одну и ту же точку горизонта, как бы его ни поворачивали.

Поэтому он решил не углубляться в эту тему. В этот вечер никому даже в голову не пришло расслабляться и отдыхать; все глаза были прикованы к яркой звезде, всегда стоявшей с правого борта.

Вновь раздался все тот же нескончаемый хор жалоб, суеверные трусы увидели страшное знамение в том, что прекрасная звезда, на протяжении столетий служившая преданной спутницей моряков, теперь решила их предать, бросив на произвол судьбы в самом сердце Сумрачного океана.

— Нужно вернуться! — умоляли матросы. — Полярная звезда сказала свое последнее слово: Господь не желает, чтобы мы шли вперед.