Иван Дроздов - Подземный меридиан

Денис во время беседы сидел, подавшись вперед, положив ладони на колени. Он смотрел на Каирова так, будто перед ним сидел не человек, а диковинное существо, и ждал, что же это существо будет делать дальше, как оно поведет себя в следующую минуту. Баринов слышал, что Каиров большой учёный, о нем распространялись слухи, как о человеке передовом, современном, — понятен был интерес рабочего к такому учёному. Но мало–помалу в пространном монологе Каирова о задачах науки Денис стал улавливать мысли человека обыкновенного и даже консервативного. В самом деле, что значит: «К автоматизации надо идти шажками». А если случилась возможность широко шагнуть, как, например, с диспетчером Самарина? Или опыты Пивня?.. Да они вообще сулят коренные перемены в угольных делах. Наконец, его собственная, Денисова, идея комплексной угледобычной бригады?.. Разве она не привела к революции в организации труда на шахте? А он говорит: «шажками… топ–топ…» Нет, Денису явно не нравилась философия Каирова. Мысленно он её окрестил «черепашьей». И немало дивился такому консерватизму в мыслях учёного.

Селезнев вел себя неспокойно. Он хоть и внимательно слушал Каирова, но все время ерзал на стуле, откидывался назад, всплескивал руками. В другой раз, покачивая головой, что–то бормотал себе под нос.

— Вас, учёных, нужно лицом повернуть к крутым пластам, — сказал Селезнев, едва скрывая раздражение, когда Каиров на минуту смолк. — Промышленность комбайны для нас выпускает, кое–где струги установлены, а приборное хозяйство отстает. Автоматика у нас не ночевала.

— «Атаман» сноровист, кровля слабая, тут нужна особая система автоматики, — вставил Борис Фомич, нажимая на слово «атаман» — так горняки окрестили самый крутой пласт угольного бассейна.

Начальник шахты не согласился с доводами Каирова, но и не протестовал. Он, правда, не скрывал своего несогласия, но почему–то не считал нужным возражать собеседнику. И когда Каиров кончил говорить, Селезнев, хлопнув в ладоши, сказал:

— Ладно! Вы нам только об одном скажите: когда будет электронная машина?

— Мила–ай!.. — протянул Каиров. — Она ещё в чертежах только да в наших головушках, — он показал жестом руки на свой лоб и на лоб Самарина.

Зазвонил телефон. Каиров поднял трубку. Выслушав, ответил:

— Сейчас приду, — и, положив трубку: — Извините, меня вызывает директор.

— Ладно, что ж… — проговорил Селезнев и поднялся. Селезнев и Баринов вышли из кабинета вместе с Каировым. Самарин шел следом и думал: «Какая–то чертовщина!.. Почему Борис Фомич считает машину далекой от завершения?..» Поравнявшись с Каировым, он спросил:

— Когда мне к вам зайти?

— После обеда, — сказал начальник лаборатории и простился с горняками.

После разговора с Шатиловым Борис Фомич пошёл обедать домой. Мария была в своей комнате, лежала на софе и просматривала текст роли, которую ей дали из недавно написанной местным драматургом Евгением Сычом пьесы «Покоренный «Атаман».

— Ты будешь сегодня меня кормить? — сказал он, присаживаясь у нее в ногах и стараясь заглянуть через край рукописи в глаза жены. Мария опустила листы и с минуту молча смотрела на мужа. Потом сказала:

— Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра я кормить тебя не буду. Ты сам будешь кормиться.

Мария произнесла эти слова тем тоном, за которым — Каиров понял это — кроется решимость, тщательно обдуманная убежденность. Она и раньше протестовала против кухонных работ, ссылаясь на загруженность в театре, но то были кратковременные вспышки досады, обиды — они налетали, как тучки на ясное небо, и тут же проходили, не оставляя следа, не производя перемен в бытовом укладе. Сейчас же бунт был настоящим, и навеян он был не вспышкой досады, а чем–то иным, серьезным, глубоким. «После курорта её словно подменили», — с горечью в сердце подумал Каиров и, не в силах сдержать нахлынувшей злости, выпалил:

— Раньше я не слышал от тебя таких речей. Ты, видно, в море почерпнула новую философию?..

Мария молчала. И Каиров, уже не владея собой, продолжал:

— Или там философа встретила?

Маша приподнялась на валик софы; не сводя с мужа спокойного взгляда, проговорила:

— Да, встретила. Он хоть и не философ, но человек умный. И вежливый, не в пример некоторым ученым мужам.

— Кто же этот… философ?

В ней вдруг взыграло что–то озорное, бунтующее, и она выпалила:

— Самарин. Он, кстати, работает в вашем институте.

Каиров вздрогнул, точно его ударили в спину, затем медленно поднялся и сиплым, не своим голосом крикнул:

— Шлюха!.. За мои–то денежки!.. — И отскочил от софы, отвернулся к окну, сгорбился, сжался, точно в ожидании удара.

Маша тоже поднялась. Медленно пошла из комнаты. С порога обернулась и сказала:

— Деньги я зарабатываю сама. А оскорбление… я вам не прощу…

Каиров, забыв и об обиде, выскочил из дому. Шел на работу в полузабытьи. Одна только мысль сверлила его мозг: «Да, не простит! Нет, не простит!»

Он почти не помнил, как проходил мимо вахтера, как открыл дверь своего кабинета, сел за стол. Когда поднял голову — перед ним Самарин. Глянул на него и сник, склонился над стеклом, лежащим на столе. Резко проговорил:

— Вы меня извините, я сегодня нездоров и сейчас поеду домой. А вы идите к Папиашвили. Он вас введет в курс дела.

Сказал это и зачем–то выдвинул ящик письменного стола.

Папиашвили никогда не служил в армии, но задачи сотрудникам умел ставить коротко, по–военному. Самарину он сообщил:

— Ваша тема — СД‑1. Вы — исполнитель, Каиров — научный руководитель. Каждый день вы должны представлять мне две–три странички технических описаний вашей машины. Это норма. Описания мы будем включать в печатные труды лаборатории.

Самарин кивал головой, соглашаясь на все эти требования, с удовольствием их принимая и всем видом своим выражая благодарность Папиашвили, признавшему в нем полезного для науки человека и теперь с таким сердечным участием создающему прекрасные условия для его работы.

— Я не один делаю машину, со мной ребята, — посчитал своим долгом уточнить Самарин.

— Тоже соавторы?

— Почему соавторы?.. Они и есть авторы, они и я — мы вместе.

— Пусть ребята трудятся. Потом решим… Да, все остальное потом. И вот ещё что, Андрей Ильич, — Каирову не досаждайте. У него своих дел по горло.

Он — теоретик, величина. Мы его ограждаем…

— Понимаю, — кивнул Самарин.

— Борис Фомич и не во всем помочь сумеет: в науке не только тот силен, кто… головой варит… — Папиашвили постучал кулаком по своей кудлатой густоволосой голове, — а и тот, кто знает, где что лежит. Учёному нюх нужен, расторопность — такой быстрее ищет и находит. Посмотрите на картотеку, — он обвел рукой стеллажи с папками, ящиками, подшивками. — Думаете, статьи, журналы?.. Нет, здесь названия источников. Скажите, что вам надо, — и Папиашвили найдет. Папиашвили рад помочь хорошему человеку.