Иван Дроздов - Славянский котел

Дедушка любил свою невестку, но признавался, что «никого так сильно не любит в целом свете, как внучку». А в другой раз за утренним или вечерним чаем, или сидя у горящего камина, подолгу смотрит то на невестку, то на внучку и в раздумье скажет: «Я ещё не решил, кому оставить свои миллиарды, — скорее всего, разделю их поровну между сынами и внучкой».

О дедушке говорили, что он член клуба трёхсот самых богатых людей Америки; если ему нездоровится, тогда об этом пишут газеты, а президент страны звонит и спрашивает: «Не прислать ли вам моих врачей?»

Мама Драганы, сорокатрёхлетняя Русина, «ослепительная красавица», как её называют журналисты всех мастей, неизменно вежлива и даже ласкова с отцом мужа, с мужем и дочерью, не повышает тона в отношениях со всеми подчинёнными ей людьми, но как бы не по своей, а по чужой воле держит всех на дистанции, и оттого иногда кажется чужой, недоступной и даже будто бы чем–то недовольной. В русских сказаниях о таких говорят: «красавица с холодным сердцем», «светит, но не греет», «снегурочка» и так далее. Одного только мужа она одаривала постоянной и неизменной любовью, нежностью, каковой обыкновенно пользуются только горячо любимые малые дети. Но недавно между любящими супругами вдруг произошло охлаждение. Все это замечали, но никто не знал причины такой перемены. И лишь Драгана догадывалась, что мама к кому–то приревновала отца. Однако заговаривать об этом ни с отцом, ни с матерью не смела. Вот после этого Русина и стала часто уезжать из дома.

Русиной её назвал отец в честь матери, наполовину сербки, наполовину русской по происхождению.

Драгана поднялась с дивана и села на мягкий стульчик перед зеркалом. Жанетта подошла к ней и по заведенной с детства привычке стала расчёсывать волосы.

— Жаннушка, — заговорила с ней Дана, — ты всегда и всё знаешь: скажи мне, пожалуйста, что случилось с моим отцом? Он сегодня был со мной строг и холоден, ничего не рассказывал, а только предостерегал и советовал.

— Ах, нет тут никаких секретов; он за вас сильно напугался. Уж так он вас любит, барышня, так любит!.. Намедни звонила госпожа Русина. Она в Белграде, и неизвестно, когда вернётся в Штаты. У них и разговоров только о тебе и о тебе. Госпожа пытает: когда у вас свадьба с Эллом, а отец будто и не хочет вашей свадьбы. Господин губернатор остыл к нему; говорит, жадный, не даёт денег на славянскую общину. Как–то угощала их пельменями, а господин и говорит ему: сербскую общину надо расширять, еще пятьсот новых семей из Косово завезём на остров. А Элл возражает: община да община, прорва какая–то! Этак ваши сербы все деньги у нас поедят. А господин стращает Элла: подберётся к тебе желторотая саранча, — так он мексиканцев называет, — я посмотрю тогда, как ты запрыгаешь со своими деньгами.

— А что Элл? Он боится этих к, ано?

— Негров больше боится. Говорит, с мексиканцами найду общий язык; человек тридцать в охрану к себе возьму, — они верными умеют быть, — а вот негры… этих я боюсь. Теперь же вот, как вас ракетой подорвали, папаша ваш и вовсе испугался. Спит плохо. Всё сидит в кабинете и пишет. Его сейчас выборы беспокоят. Я слышала, как он сказал: Америка раньше России в тартарары полетит. Мигранты прихлынут к нам новой волной, она и закачается. С мигрантами цунами придут, ураганы разные, смерчи да потопы, и не такие, как прежде, а целые города с побережья снесут. Говорит, у Бога терпение вышло, долго он художества наши прощал, а теперь беды страшные нашлёт. Россию–то он уж наказал, а нам всё на будущее заготовил. Всё чаще ваш папаша об этом говорит, а я таскаю со стола да на стол угощения разные, а сама во все уши слушаю. Страшно мне становится.

Потом замолчала Жанетта, и надолго; любовно прибирала головку госпожи, — с выдумкой, как художник, как театральная парикмахерша. Потом неуверенно, сбивчиво заговорила:

— Тут человек один — не молодой, не старый, я его давно знаю, из наших он, косовский. Он сейчас по заданию вашего папеньки отряд ополченцев к полёту в Белград готовит, давно меня просил, чтобы вам его представила.

— Так в чём же дело? Я многих земляков своих знаю, и хоть втайне от отца, но бываю у них и в спортивном лагере, и на квартирах. Помогаю, чем могу…

— Мне известно, барышня. Говорят они — и как деньги вы им даёте и многосемейным помогаете. Но всегда опасаюсь, вдруг как папенька прознает и гневаться станет. Я уж и ребятам всем говорю, чтоб молчали больше, не подводили вас.

— Да не надо за меня бояться. Папа знает обо всём, о каждом моём шаге. Недавно он мне на мою благотворительность и на прочие расходы полезные сто миллионов долларов перевёл. И дедушка даёт. Что же до меня: все свои доходы от двенадцати пляжей и отелей, и от мебельных фабрик вкладываю на развитие двух лабораторий и на привлечение учёных из славянских стран. Элла хотела бы раскошелить, — он–то сказочно богат, — да не могу к нему подступиться. Теперь–то вроде и неудобно уж. Сильно его зашибло, и не знаю, когда поправится. Ну, а этого своего знакомого зови сейчас. Мы в его обществе завтракать будем.

Сходила Жанетта на свою половину и привела мужчину: не старого и не молодого, не малого ростом и не высокого, однако ладного, весёлого и на серба не очень похожего.

— Ёван Дундич, — представился он.

— Фамилия у вас звонкая и в сербском мире известная, но обличьем–то вы…

— Я серб, но отец мой с цыганскими кровями.

Жанетта добавила:

— А уж какой он патриот — сказать нельзя.

— Ну, ты, Жанна, помолчи, — грубовато прервал её Дундич. — Я в адвокатах не нуждаюсь.

Повернулся к Драгане, поклонился в пояс.

— Благодарить вас просили… земляки косовские: за всё, что для нас делаете. Господь не забудет доброты вашей, таких–то, как вы, он близко у своего престола держит. Мы все молимся за вас. И за вашего папеньку, и за дедушку, и за дядюшку Яна. Он для нашего землячества всю свою зарплату адмиральскую отдаёт, а мы и сами не сидим сложа руки. Почти все к делу приставлены, деньги за свой труд получаем. Женщины наши много детишек рожают. Мы роду славянскому не дадим заглохнуть.

Драгана качала головой, улыбалась. Служение своему народу было целью её жизни, она и своим островским славянам помогала, и здешних материковых не забывала. Сербскую общину многотысячную считала своей семьёй, радовалась, когда из Сербии и новые люди приезжали, помогала им вид на жительство, а то и гражданство получить. Здесь, в южных штатах, в лагерях спортивных и разных детских заведениях, боевое ополчение сербов готовилось. И каждый целью своей жизни полагал: освободить все земли, захваченные албанцами.

Дундич рассказывал о том, как они готовятся к полёту в Белград, какую операцию по освобождению косовской земли задумали.