Юрий Иванов-Милюхин - Драгоценности Парижа [СИ]

— И показали, — вздохнул Дарган. — Не думал, не гадал, что на пути к родному дому придется лишать жизни баб… За всю войну подобного случая не представилось.

— Оттого и говорят, что не знаешь, где упадешь, а где встанешь, — Чеботарь сунул деревянную люльку в рот, запыхтел душистым турецким табаком. — Но на тебе вины нет, первым в драку ты не совался ни в тот раз в степу, ни во второй в ущелье, когда кончили зятя Ахметки, ни в этот третий на берегу Терека, когда порешил его дочерей. Значит, закона гор не нарушал.

— Мы сами живем по горским правилам, я привык почитать их с малолетства.

— Иначе здесь не выдюжишь. Хочу упредить, что у Ахметки еще одна дочка осталась, старшая, с малыми дитями на руках. Один из них мальчик.

— Мне про это известно.

— От кого?

— От ее мужа, которого срубили в ущелье за Пятигорской.

— Когда вырастет, за отца с дедом отомстить внук обязан. Так у них заведено.

Некоторое время всадники ехали молча, не переставая зыркать по сторонам настороженными взглядами. Из–под копыт лошадей то и дело взлетали фазаны, глухари и вальдшнепы, но животные к хлопанию крыльев привыкли, они даже ухом не вели. Сновали зайцы и дикие свиньи, за поваленным деревом дорогу перешел олень с ветвистыми рогами, рыжими хвостами заметали следы хитрые лисицы, где–то в глубине протяжно и сыто зевнул бирюк. Лес жил своей жизнью не вмешиваясь в судьбы населяющих его, наоборот, стараясь спрятать от опасностей. Изредка раздавался треск раздавленного сучка или писк зазевавшейся мыши, ни металлического бряцания, ни постукиваний с позвякиваниями, хотя казаки были увешаны оружием до макушки. Прирожденные воины, они с малолетства были приучены приторачивать боевое снаряжение так, чтобы оно не шелохнулось в назначенном ему месте. Дарган втянул пахучий дымок от трубки соседа в себя, он не курил, но сейчас с удовольствием бы приложился к выструганной из чинарного корешка люльке.

— Дядюка Чеботарь, а ведь Ахмет — Даргана с его зятем убивал не я, на мне кровь только его дочерей, — решил признаться он. — Но если бы меня не опередили, я бы все равно их срубил.

— Уже грех легче, четыре чеченских трупа многовато будет, к тому-ж, из одной семьи… А кто абреков порешил? — повернулся к нему старший отряда.

— Этого сказать я не могу.

— Ну и не говори, — легко согласился ветеран. — Впереди у тебя восемнадцать лет на размышления, постарайся за это время не растерять казацкой доблести, правоту свою надо уметь доказывать.

— Это нам известно.

— Как приедешь домой, займись обустройством семейного гнезда, чтобы в хате не переставали звенеть детские голоса, особливо мальчуковые. Они не будут от беды или иной напасти платками носы закрывать, первыми подставят грудь за отца. Не мне тебя учить, но тыл у мужчины должен быть надежно защищен.

— Кое–какие наметки у нас есть.

— Вижу, не слепой, иначе между казацкими черкесками не трясла бы сейчас кисейным подолом хранцузская скуреха, — добродушно засмеялся Чеботарь, тихонько прикрикнул на лошадь. — Куды понесла, конюшню почуяла? Тпру-у, резвая, кабы не пришлось опять удила закусывать.

Лес кончился, дорога снова нырнула в заросли камыша, осоки и кустарника, из чащи вспархивали тучи уток, рябчиков и куликов со становящимся на крыло потомством. Птицам наступала пора отправляться в дорогу, осень чувствовалась еще не так, но чем и как можно было обмануть пернатых. Дарган успел присоединиться к спутнице и теперь, изредка подергивая за конец веревки, которой были соединены лошади из его табуна, поглядывал на нее, силясь угадать реакцию на местность, где им предстояло жить. Но девушка целиком ушла в свои мысли, к тому же, езда боком порядком надоела ей. Бедра снова налились ноющей болью, железным поясом обхватившей низ живота, она с сожалением подумала о том, что у себя дома подобным образом гарцевала лишь в крайних случаях, и то на малые расстояния, да и сами седла на далекой родине были не такими жесткими. Заметив ее не радужное состояние, Дарган счел за лучшее девушку расспросами не донимать, сосредоточил внимание на природе. Отряд казаков стал неторопливо выбираться из зарослей, когда вдруг от места, на котором недавно произошел бой, донеслись приглушенные расстоянием дикие вопли. Их перебили несколько ружейных выстрелов, сделанных безо всякого порядка, как на чеченской свадьбе или на похоронах. И вновь высокие голоса издали тоскливый вой, будто загнанные в угол голодные бирюки принялись оплакивать свою судьбу — и боль за утраченную свободу, и ярость на более сильного противника, и кровожадная мечта о скорой мести.

— Кажись, из аула за нашей схваткой с абреками все–же следили, — когда отряд остановился, предположил в тишине кто–то из казаков. — Не иначе чечены переправились на этот берег, чтобы забрать трупы убитых.

— Очередной за нонешний день намаз аллаху закончился, вот они и зашевелились, — поддакнул его товарищ.

— Лишь бы им не пришло в голову броситься за нами в погоню, — насупил суровые складки на темном лице Чеботарь. — Назарка, а ну проскачи до лесной кромки да понаблюдай за нехристями. Дюже голову не высовывай, они сейчас от злобы себя не помнят, если заметят, в капусту порубят.

— Знаю я их повадки, дядюка Чеботарь, — проворно завернул дончака в обратную сторону Назарка. — Если сунутся, что мне делать, стрелять или уходить молчки?

— Гони до нас молчки, а мы пока тут подготовимся.

— Так может вернуться и добить разбойников? — кинув быстрый взгляд на верткого малолетку, предложил Дарган, он чувствовал неудобство за то, что стычка с чеченами произошла и по его вине в том числе. — Все мешьше останется кровников.

— Кровников там нет, плачут родные с друзьями родственников, которые решили вместе с дочерями Ахмет — Даргашки отомстить за вожака с его зятем, — успокоил казака старший отряда. — Если их оставить наедине с горем, они выплеснут его, заберут трупы и уберутся на правый берег. Схватка произошла по вине убиенных.

— Я тоже проскочу с Назаркой, посмотрю, как они будут переходить через реку.

— Мне тебя учить не след, — пробормотал в густые усы Чеботарь.

Под встревоженным взглядом спутницы, Дарган вслед за Назаркой пришпорил коня и пропал среди обуявшей тропу зелени. Долго скакать не пришлось, скоро за ветвями показался край поляны с собравшимися в круг чеченами, наконец–то переставшими издавать вопли и закачавшимися в ритуальном танце с однообразным гортанным песнопением. Спешившись, казак знаками показал, чтобы малолетка оставался в седле, сам залез на ветвистый карагач, раздвинул листву. Посреди образованного джигитами круга лежали убитые абреки, в том числе и замотанные платками молодые женщины, руки у всех были вытянуты вдоль накрытых покрывалами тел. Через равные промежутки времени мужчины поднимали ладони кверху, омывали воздухом бородатые лица и снова впадали в малоподвижное состояние с притоптываниями на месте, не переставая испускать низкие горловые звуки. За спинами топорщились дула старинных ружей, пояса черкесок оттягивали сабли с кинжалами с широкими рукоятками, у некоторых вдобавок к боевому арсеналу из–за ремней выглядывали изогнутые ручки пистолетов. Если бы кто из населяющих центральную Россию или Европу гражданских людей подсмотрел эту сцену, он бы подумал, что горские воины принимают участие в крупномасштабных военных действиях. На самом деле их грозный вид представлял из себя повседневную форму одежды.