Юрий Иванов-Милюхин - Драгоценности Парижа [СИ]

— Изба хорошая, лет пять как отстроили, — выговаривала она. — Мой хозяин завозил лес еще из Пятигорской, тогда потише было. Бревна на стены пошли дубовые, доски на полах тоже из дуба, обналичка из ельника, воду высушивает что твоя половая тряпка.

— А столбы? — Дарган постучал по толстым кругляшам под избой, заранее зная ответ.

— Дубовые тожить, столетние комеля, на них все сооружение держится. И плахи на столбах, и лестница из дубовья.

Они взошли по ступенькам, отворили входную дверь, четыре просторных комнаты с несколькими широкими окнами расположились вокруг пятой, служащей и гостиной, и горницей в одном лице. В спальнях нетронутыми стояли деревянные кровати, в столовой столы со стульями, а в детской на толстых веревках покачивалась подвешенная под потолком за крючок люлька.

— Для внучков готовили, — с дрожью в голосе выговорила старшиниха. — Оба сына и враз, за отцом следом, словно приснилися. Они все и сейчас приходят…

Казак переглянулся с девушкой, заторопился к выходу, за ними зашаркала галошами старуха. Дом был обнесен забором, внутри подворья высилось несколько строений для лошадей и домашнего скота. Обойдя хозяйство вокруг, Дарган остановился посреди двора, с сомнением поцокал языком:

— Кажись, права ты, Софьюшка, для нашего табуна места здесь будет маловато.

Девушка перегнулась через забор, осмотрела прилегающую местность, затем повернулась к Даргану. На лбу появились несколько морщинок:

— Надо забор отодвигать туда, тогда площадь станет больше.

— Там канава, а за ней станичные куреня.

— Канава надо засыпать земля.

Казак подошел к тому краю, на который она указала пальцем, подумал, что поработать придется до седьмого пота, но вместе с территорией за столбами на дворе уместился бы табун и побольше. Он искоса взглянул на жену, снова поймал себя на мысли, что с каждым разом она нравится ему сильнее, в первую очередь нездешним умом. Местные девки были гожи на все, они не только содержали хозяйство, но часто становились рядом с мужьями, превращаясь в ни в чем не уступающим им молодцов. Сообразительностью они отличались даже большей, чем мужчины. Но настоящим умом Господь обделил что одних, что других — из века в век станичный уклад оставался прежним, не меняясь в лучшую сторону, словно близкие соседи — горцы — обладали способностью передавать лишь негативный пример. Впрочем, никакого иного сравнения у них не было.

Дарган хотел отойти от забора, когда гортанный голос заставил повернуться в ту сторону.

— Ана сени! Чем ты будешь брать флинту, ружьем или лошадьми?..

Возле лавки армяна стояли трезвый Ибрагим и успевшие изрядно причаститься два казака. У одного из терцов дочка была на выданье, у другого сын вымахал в зрелого жениха. Скорее всего, разговор велся о скорой их свадьбе. Отец невесты смачно сплюнул на землю, положил руку на рукоять кинжала:

— Ружья у меня аж три, с войны привезенные, — принялся рассуждать казак. — А вот дончаков или кабардинцев я бы прихватил еще, сыновья подтянулись уж до плеча.

— Тогда подскажи своему другу, чтобы сватов он посылал сначала к Даргашке, от французов тот целый табун пригнал, а уж потом пусть завертают к твоему куреню, — язвительно сказал Ибрагим.

— Табун у Даргана царский, он и под Пятигорской конями разжился, когда с абреками в ущелье схлестнулся.

— Даргашка и бабу отхватил, любо–дорого посмотреть, — со смешком добавил второй собеседник. — На свадьбе наших скурех так подрезала, что девки дорогу на его баз забыли.

— При деньгах казак, у стариков допытывался про старшинову хату, мол, съехала старшиниха, чи не?

— Молодец, что сказать.

Ибрагим пробурчал что–то по своему, бросив колючий взгляд на подворье через канаву, скрылся за дверью лавки. Казаки подались вдоль улицы на другой конец станицы, с языков у них срывалась нескладная песня. Постояв еще немного, Дарган прошел на центр вместительного хозяйства и вскинул увенчанную папахой голову, заставив обеих женщин обратить внимание на себя:

— Дом с подворьем понравились, покупаем, канаву засыплем всем миром после того, как здесь обоснуемся, — решительно сказал он, посмотрел на супружницу. — До начала дождей, думаю, управимся, и конюшню построим, и амбар к ней. Как ты думаешь, Софьюшка?

— Я думаю как ты, — не задержалась с ответом она.

— Вот и слава богу. Что муж, что дети, царство им небесное, у меня были работящими, — закрестилась старшиниха, поняв, что торг подошел к завершающей фазе. С уважением посмотрела на купца. — Хозяйство наше немалое переходит в надежные руки, в роду Даргановых мужчинами были все.

Казак снял папаху, посмотрел на высокое солнце, на зеленые пока еще сады и луга с полными живности лесами вокруг, на далекие снеговые вершины гор. Затем перекрестился тоже, уверенно подвел черту:

— По рукам, отцу и сыну!

И закипела работа, незнакомая станичникам до сего дня. Казаки и раньше приходили на помощь друг другу или при строительстве нового дома, или по случаю уборки урожая, но чтобы днями пропадать не на кордоне или виноградниках, а на засыпке ямы под Даргановым забором, на возведении невиданных размеров конюшни в его дворе, о такой пахоте они не ведали никогда. Царева служба, охота с рыболовством, да божий промысел по ногайским табунам для них считались законом, все остальное лежало на женских плечах. А этот труд больше напоминал уродство в Авгиевых конюшнях или подвиги библейского великана Геракла, по молитвенным дням оглашаемые уставщиком при старообрядческой церковке. Одни служивые за куренями нагружали арбы черноземом и везли его к глубокому рву, протянувшемуся аж до Терека — канава часто являлась укрытием для вражеских лазутчиков, что приводило к кровавым стычкам, теперь же она на глазах уменьшалась в размерах. Другие возвращались из леса с хлыстами деревьев, из которых получались столбы и доски для подсобных помещений. Работали все, и стар, и млад, и родственники, и седьмая вода на киселе, радуясь за станичника, сумевшего от войны получить выгоду. На кордонах несли вахту в основном призванные в сотню малолетки, правда, под присмотром старых казаков. В тот период абреки донимали не здорово, они будто взяли связанный с уборкой урожая отпуск.

Так и трудились, половина станицы гнула спины на бахчах с виноградниками, в отяжеленных плодами садах, другая половина валила деревья, добывала чернозем для Дарганова куреня. Кто хотел, тот менялся местами, благо, выбор работ был богатым. Домашнего чихиря на каждого из мастеровых тоже хватало с лихвой. Когда зарядили дожди и скотину с лошадьми пришла пора загонять на зимние квартиры, станичники управились со всем. Без того широкий двор у Даргана попросторнел едва не в половину, на отвоеванном у природы участке поднялось немало построек. О канаве посреди станицы пришла пора забыть, ее как не бывало. А тут и баба хорунжего заметно поправилась на один бок. Скурехи при встречах присматривались к ней, им казалось, что от иноземного наплыва и плод должен получиться не казачьего роду–племени, с изъяном. Любушки отводили завистливые глаза — после потери кормильца их удел был не рожать, а ублажать неженатых — и женатых — казаков. А Софьюшка, как с легкой Даргановой руки начали звать ее станичники, оставалась прежней для всех, готовой придти на помощь при первом зове. Голубые глаза у нее увеличились и как бы повернулись вовнутрь, а губы стали похожими на губы жены армяна–лавочника — толстыми до неприличия.