Эжен Лабом - От триумфа до разгрома. Русская кампания 1812-го года

Хвост нашей длинной колонны, оставляя по всей дороге мертвых и умирающих, постоянно подвергался преследованию целых туч казаков, которые грабили наших солдат, а затем оставляли их крестьянам, уводивших их в тыл армии и заставлявших страдать их от всевозможных унижений. В конце концов, русские, уставшие от такого множества пленных, освободили всех солдат Рейнского союза и удовольствовались только старшими офицерами. Но если им попадался француз, то как бы он ни был жалок, они раздевали его догола и подвергали самым ужасным издевательствам. Если он шел с ними ночью, ему приказывали принести воду или дрова. Его грубо отталкивали от костра, который он сам же и разводил. Такова жалкая участь солдат, вынужденных воевать, и всегда становившихся главными жертвами бедствий, порождаемых конфликтами между монархами.

Казачий отряд, возглавляемый офицером, хорошо говорившим по-французски, догнал одного из наших маркитантов – тот умолял о пощаде, крича, что он не солдат. Затем он предложил казакам денег. Но казакам этого показалось мало, они обыскали его и обнаружили в его грузе много коробок с золотом, бриллиантами, а также множество колец, украшенных драгоценными камнями. Все эти вещи, без сомнения, были добыты при разграблении Москвы. Увидев это, офицер не мог сдержать своего возмущения и сказал маркитанту:

– Видите, до чего довела вас ваша жадность. В надежде на легкую наживу, вы следовали вместе с армией, чтобы без хлопот взять себе часть ее добычи. А потом бремя этих сокровищ помешало вам уйти от моего преследования. Было бы справедливо взять вас в плен и отправить в разоренный вами город, но вы настолько ничтожны, что не сумеете компенсировать нанесенные вами убытки. Возвращайтесь, если сможете, во Францию, и когда вы будете рассказывать о вашем помиловании, опишите вашим землякам то плачевное состояние, в котором оказываются те, кто идет под знаменами подлого агрессора». А потом казаки, которым этот человек внушал крайнюю степень отвращения, прогнали его прочь поощрительными ударами своих пик.

Не доходя до Жижмор, мы услышали позади себя канонаду, и достаточно близко, отсюда мы пришли к выводу, что наш слабый арьергард, довольно активно атакуется. Несмотря на это, усталость была так велика, что многие, предпочитая покой в безопасном месте, остановились в Жижморах, но вице-король дошел до деревни Румшишки.

12-е декабря. Измученные длительным и беспокойным маршем, умирая от усталости, мы, наконец, прибыли в Ковно, где были собраны вместе все остатки различных корпусов. Они расположились, как обычно, на улицах, а поскольку мы знали, что наше бедственное положение не позволяло нам более удерживать дисциплину, мы принялись грабить богатые городские склады. Сразу же появились и одежда, и зерно, и ром – всего было вдоволь. Вокруг наших бивуаков валялось множество разбитых бочек, и из пролившихся напитков в центре городской площади образовалось небольшое озеро. Долгое время лишенные спиртного солдаты перепились, и более 2 000 из них заснули пьяными прямо на снегу, да так и не проснулись.

Вечером нам сказали, что 4-й корпус пойдет к Тильзиту, а потому многие из нас, чтобы избежать беспорядка, привыкшие ложиться спать в одном или двух лье впереди штаб-квартиры, расположились поближе к выходу в сторону этого города. Посреди ночи начальник штаба пришел посмотреть на 4-й корпус, который был буквально заперт в одной комнате. Он сообщил нам о том, что приказ отменен, что идти надо не в Тильзит, а в Гумбиннен. Этот приказ и контрприказ довершил нашу гибель. С тех пор 4-й корпус состоял только из свиты самого принца и восьми или десяти офицеров его штаба.

13-е декабря. При выходе из Ковно мы видели ту же сумятицу, что и ворот Вильно. Вся толпа стремилась к мосту, хотя лед Немана был достаточно прочен, чтобы выдержать вес артиллерии. Повсюду валялись трупы наших несчастных солдат – они погибли, хотя до конца этой роковой кампании оставалось так немного. Особенно нам горько было видеть среди них полковника Видмана. Он был одним из тех немногих офицеров Почетной Гвардии Италии, который наравне со всеми преодолевал трудности похода, но силы его иссякли, возле моста он упал и умер – он не успел живым покинуть Россию.

Бедствия, постигшие армию, не пощадили и Императорскую Гвардию, где каждый день многие из ее солдат умерли от голода, холода и усталости. Среди этих жертв я видел одну по-настоящему достойную восхищения. Это был старый гренадер. Он лежал на ковненском мосту, мимо него проходила толпа, с уважением глядя на его форму, его ордена и, прежде всего, на три его нашивки. Этот мужественный человек, казалось, ждал своей смерти с предельной твердостью, и не унижался до бесполезных мольб и уговоров. А когда случайно мимо него проходили некоторые из его товарищей, он сделал последнюю попытку подняться, но не смог, и, чувствуя приближение смерти, собрал все свои силы, и сказал одному из них:

– Оставьте, мой друг. Вы не сможете мне помочь. Мне жаль, что я умираю, сокрушенный врагом, с которым мы не смогли справиться. Только голод и зима сумели довести меня до такого состояния. Это тело, покрытое десятками шрамов, каждый день разрушалось из-за недостатка хлеба. Но даже если враг действительно одержал победу с помощью сурового климата, не дайте ему глумиться над наградами, которые я получил, сражаясь против него. Отдайте моему капитану этот орден, который я получил на поле Аустерлица, также возьмите и мою саблю, которой я сражался при Фридланде, и она останется по-прежнему опасной для русских, если приближающаяся весна позволит нам прошагать по Петербургу так же, как и по Москве.

Утром 13-го декабря из 400 000 воинов, которые начинали кампанию, Неман у Ковно перешли едва лишь 20 000 человек, из которых, по крайней мере, две трети не видели Кремля. Перейдя на другой берег реки, похожие на призраки, вернувшиеся из ада, мы с ужасом смотрели назад, на дикие земли, где мы так много страдали. Никто не мог поверить, что когда-то мы смотрели на эти земли с завистью, и каждый считал бы себя обесчещенным, если бы пришел туда одним из последних.

Сойдя с моста, мы повернули налево, чтобы попасть в Гумбиннен. Многие же хотели идти направо, со вчерашнего вечера они упрямо верили, что нужно идти в Тильзит. Мы – те, кто шли правильной дорогой, прошли совсем немного, и путь нам преградил крутой подъем на высокую гору, который оказался бы гибельным для наших экипажей, если бы они у нас были. Множество тележек и фургонов, хранившихся в Ковно, а также великолепный артиллерийский парк, только что прибывший из Кенигсберга, остались у подножия этой возвышенности.

Как только мы вошли в Польшу, наши солдаты разбрелись по разным дорогам и шли уже как простые путешественники по той стране, которая шесть месяцев назад была сплошь покрыта нашими многочисленными войсками. Вечером король Неаполя и принц Евгений остановились в Скроде. [157] Скроде – теперь Скряуджяй (Skriaudžiai), Литва. – Прим. перев. Утром (14-го декабря), после нашего ухода из этой деревни, казаки вошли в Ковно, перешли через замерзший Неман и рассыпались по громадным степям Польши, где они убили или взяли в плен многие из наших отставших солдат, которые думали, что они в безопасности, и были убеждены, что русские не пойдут дальше Немана.